Книга Поклонники Сильвии - Элизабет Гаскелл

Вдова Добсон так и не последовала совету Сильвии. Бродяга, известный ей под фамилией Фримэн, на которую он получал пенсию, по-прежнему жил у нее, еженедельно платя вперед жалкий шиллинг. В ту пору дороговизны шиллинг действительно ничего не стоил. Голодный человек мог за один день истратить его весь на пропитание.

Вдова Добсон сослалась на это, оправдываясь перед Сильвией за то, что она оставила жильца у себя. Более расчетливый человек, напротив, усмотрел бы в том удобный повод выставить его за порог.

– Понимаете, миссус, – виноватым тоном стала объяснять она Сильвии как-то вечером, когда та навестила ее перед тем, как пойти за Беллой (днем под палящим летним солнцем было слишком жарко, чтобы вести девочку через мост, и Джеремая теперь брал ее к себе на ужин). – Понимаете, миссус, немногие согласятся приютить его за шиллинг, это ведь теперь такие малые деньги; если кто еще и согласится, так найдет способ стребовать с него денег за что-то другое, а у него, я думаю, больше ничего и нет. Он называет меня бабушкой, но я уверена, что сам он моложе меня всего годков на десять. Хотя аппетит у него теперь хороший – вот и думай, сколько ему лет. Я вижу, что он мог бы съесть и больше, да денег у него столько нет, а мало кто лучше меня умеет приготовить пищу сытнее. Не сомневайтесь, миссус, я сразу же выставлю его, как только жизнь станет легче. Но сейчас отказать ему от дома – это все равно что послать его на верную смерть. А мне еды хватает и еще остается – благодаря Господу и вашему красивому личику.

И Сильвии пришлось удовольствоваться знанием, что деньги, которые она с радостью дает сестре Кестера, частично идут на прокорм жильца, а ведь тот был не работник, не сосед, а просто бродяга, и она опасалась, что он бесчестно пользуется добротой пожилой женщины. Однако свирепствовавший голод никого не оставлял равнодушным, и час спустя после этого разговора Сильвия, возвращаясь от Джеремаи Фостера с веселой, щебечущей Беллой, была растрогана, увидев впереди еле плетущегося человека, который, судя по описанию вдовы Добсон, был ее жильцом. Он появился с недавно проложенной дороги, что шла до тропинки, тянувшейся вдоль Северной Скалы, – до тропинки, которая вела только к дому вдовы Добсон. Пусть в глазах закона он был бродяга и бездельник, но, каким бы ни был по характеру этот человек, в мягком сумеречном свете Сильвия видела, что он едва переставляет ноги, ступая по улице, затем по мосту. Он часто останавливался и на что-нибудь опирался, делая передышку, а потом продолжал свой путь к центру города, куда направлялась и она с радостной малышкой Беллой.

И Сильвию посетила одна мысль. Этот незнакомец ей всегда представлялся злым нечестивцем, и она боялась, что он нападет на нее и ограбит где-нибудь на пустынном участке дороги между домиком вдовы Добсон и многолюдной улицей, если узнает, что у нее есть при себе деньги. Несколько раз она уходила от вдовы, так и не оставив ей приготовленный подарочек, ибо Сильвии казалось, будто во время беседы с сестрой Кестера она заметила, как тихо приотворилась дверь каморки в «пристройке», словно ее обитатель (который, по словам пожилой женщины, никогда не выходил из дома до наступления сумерек, за исключением одного раза в неделю) прислушивался к звону монет в ее кожаном кошельке. Теперь же, когда она увидела, как он с трудом передвигает ноги, ее страх сменился жалостью. Она вспомнила, что ее мама никогда не выставляла голодных с пустыми руками из суеверного страха, что когда-нибудь сама она тоже будет нуждаться в куске хлеба.

– Доченька, – обратилась Сильвия к маленькой Белле, крепко державшей в руке плюшку, которой угостил ее Джеремая, – тот бедный человек очень голоден. Белла отдаст ему свою плюшку, а мама завтра испечет для нее такую же, только в два раза больше.

Из этого соображения и чувства удовлетворения, которое испытывает даже трехлетний ребенок, если всего час назад он вкусно поужинал, Белла, немного подумав, великодушно согласилась на такую жертву.

С плюшкой в руке Сильвия остановилась и повернулась спиной к городу и путнику, что медленно брел перед ней. Прикрываясь шалью, она сунула в мякиш полкроны[140], затем вернула булочку дочери и дала ей такие указания:

– Мама понесет Беллу на руках, и, когда мы будем проходить мимо того несчастного, Белла подаст ему плюшку через мамино плечо. Бедняга очень голоден, а у Беллы с мамой много еды, даже с запасом.

Мысль о голоде взволновала сердце ребенка, и она с готовностью вытянула руку, когда мама вместе с ней торопливо прошла почти вплотную мимо вздрогнувшего, затрепетавшего Филиппа.

– Бедный человек, на поешь. Белла не голодна.

Это были первые слова, что он услышал из уст собственного ребенка. Их эхо звенело в его ушах, пока он стоял, силясь спрятать изуродованное лицо. Свесив голову через перила моста, он смотрел на текущий к океану речной поток, куда медленно капали горячие слезы, которых сам плачущий не замечал. Потом, изменив свое намерение, с которым он отправлялся на ежевечернюю прогулку, он повернул назад к своему съемному жилищу.

Разумеется, для Сильвии это событие не имело столь важного значения. Она спокойно забыла бы про него, если б маленькая Белла постоянно не рассказывала про голодного человека, который явно находился в бедственном положении, чем и вызвал у нее сочувствие. Ей нравилось изображать, как она, минуя несчастного, роняет плюшку в его ладонь, и малышка хватала любой предмет, что попадался ей под руку, и демонстрировала, как она это сделала. Однажды для этой цели она ухватила часы Эстер, поскольку они имели такую же округлую форму, что и плюшка. И хотя Эстер, которой девочка уже в третий или четвертый раз повторяла свой рассказ на своем лопочущем детском языке, попыталась поймать часы, как это должно было быть (ведь Белла отвела ей роль «голодного человека»), те упали на пол и разбились. Испугавшись того, что она натворила, малышка разревелась.

– Не плачь, Белла, – сказала Эстер. – Никогда больше не играй с часами. Я не видела, что ты их взяла, а то бы я тебя остановила. Но я отнесу часы старику Дарли, что живет на набережной, и, может быть, он их скоро починит. Только Белла больше никогда не должна играть с часами.

– Больше никогда! – пообещала всхлипывающая девочка.

И вечером того же дня Эстер отнесла свои часы старику Дарли.

Уильям Дарли приходился братом садовнику, что работал у приходского священника, а также дядей моряку, застреленному вербовщиками несколько лет назад, и его прикованной к постели сестре. Он слыл талантливым механиком, и его умение чинить часы и хронометры очень ценили моряки, с которыми он вел весьма необычные дела, зачастую оказывая им услуги не за деньги, а на бартерной основе: из своих путешествий они привозили ему иностранные монеты и всевозможные диковинки, а он взамен ремонтировал их навигационные приборы и часы. Если бы он имел капитал для расширения бизнеса, он мог бы быть богачом, но вряд ли он чувствовал бы себя столь же счастливым, как теперь, живя в своем эксцентричном жилище из двух комнат. Передняя служила ему магазином и мастерской, дальняя – одновременно спальней и музеем.