Книга Красное и черное - Фредерик Стендаль

Как-то раз, прогуливаясь вдвоём, они забрели в это место, и оно так живо напомнило ему об этих горестных минутах, что он вдруг с необычайной силой ощутил разительный контраст между безысходным отчаянием, в котором пребывал ещё так недавно, и своим теперешним блаженством; слёзы выступили у него на глазах, он поднёс к губам руку своей возлюбленной и сказал ей:

— Здесь я жил мыслью о вас, отсюда смотрел я на эту ставню, часами подстерегал блаженную минуту, когда увижу, как эта ручка открывает её...

И тут уж он потерял всякую власть над собой. С подкупающей искренностью, которую невозможно подделать, он стал рассказывать ей о пережитых им страшных минутах горького отчаяния. Невольно вырывавшиеся у него короткие восклицания красноречиво свидетельствовали о том, как счастлив он сейчас, когда миновала эта нестерпимая пытка.

«Боже великий, что же это я делаю? — вдруг опомнился Жюльен. — Я погиб».

Его охватил ужас, ему казалось уже, что глаза м-ль де Ла-Моль глядят на него совсем не так ласково. Это было просто самовнушение, но лицо Жюльена внезапно изменилось, покрывшись смертельной бледностью. Глаза его сразу погасли, и выражение пылкой искренней любви сменилось презрительным и чуть ли не злобным выражением.

— Что с вами, друг мой? — спросила его Матильда ласково и тревожно.

— Я лгу, — ответил Жюльен с раздражением, — и лгу вам. Не могу простить себе этого: видит бог, я слишком вас уважаю, чтобы лгать вам. Вы любите меня, вы преданы мне, и мне незачем придумывать разные фразы, чтобы понравиться вам.

— Боже! Так это были одни фразы — всё то, что я слушала сейчас с таким восхищением, всё, что вы говорили мне эти последние десять минут?

— Да, и я страшно браню себя за это, дорогая. Я сочинил всё это когда-то для одной женщины, которая меня любила и докучала мне. Это ужасная черта моего характера, каюсь в ней сам, простите меня.

Горькие слёзы градом катились по щекам Матильды.

— Стоит только какой-нибудь мелочи задеть меня, — продолжал Жюльен, — и я как-то незаметно для себя впадаю в забывчивость; тут моя проклятая память уводит меня неведомо куда, и я поддаюсь этому.

— Так, значит, я нечаянно задела вас чем-то, — сказала Матильда с трогательной наивностью.

— Мне вспомнилось, как однажды вы гуляли около этой жимолости и сорвали цветок. Господин де Люз взял его у вас, и вы ему его оставили. Я был в двух шагах от вас.

— Господин де Люз? Быть не может, — возразила Матильда со всем свойственным ей высокомерием. — Это на меня не похоже.

— Уверяю вас, — настойчиво подхватил Жюльен.

— Ну, значит, это правда, мой друг, — сказала Матильда, печально опуская глаза.

Она прекрасно знала, что вот уже много месяцев, как г-ну де Люзу ничего подобного не разрешалось.

Жюльен поглядел на неё с невыразимой нежностью. «Нет, нет, — сказал он про себя, — она меня любит не меньше прежнего».

В тот же вечер она шутливо упрекнула его за увлечение г-жой де Фервак:

— Простолюдин, влюблённый в выскочку! Ведь это, пожалуй, единственная порода сердец в мире, которую даже мой Жюльен не может заставить пылать. А ведь она сделала из вас настоящего денди! — добавила она, играя прядями его волос.

За то время, пока Жюльен был уверен, что Матильда его презирает, он научился следить за своей внешностью и теперь, пожалуй, одевался не хуже самых изысканных парижских франтов. При этом у него было перед ними то преимущество, что, раз одевшись, он уже переставал думать о своём костюме.

Одно обстоятельство не могло не огорчать Матильду: Жюльен продолжал переписывать русские письма и отвозить их маршальше.

XXXII. Тигр

Увы! Почему это выходит так, а не иначе?

Бомарше

Один английский путешественник рассказывает о том, как он дружил с тигром; он вырастил его, ласкал его, но всегда держал у себя на столе заряженный пистолет.

Жюльен отдавался своему безмерному счастью только в те минуты, когда Матильда не могла прочесть выражение этого счастья в его глазах. Он неизменно придерживался предписанного себе правила и время от времени говорил с нею сухо и холодно.

Когда же кротость Матильды, вызывавшая у него изумление, и её безграничная преданность доводили его до того, что он вот-вот готов был потерять над собой власть, он призывал на помощь всё своё мужество и мгновенно уходил от неё.

Впервые Матильда любила.

Жизнь, которая всегда тащилась для неё черепашьим шагом, теперь летела, словно на крыльях.

И так как гордость её должна была найти себе какой-то выход, она проявлялась теперь в безрассудном пренебрежении всеми опасностями, которым подвергала её любовь. Благоразумие теперь стало уделом Жюльена, и единственно, в чём Матильда не подчинялась ему, — это когда возникала речь об опасности. Однако кроткая и почти смиренная с ним, она стала теперь ещё высокомернее со всеми домашними, будь то родные или слуги.

Вечером, в гостиной, где находилось человек шестьдесят гостей, она подзывала к себе Жюльена и, не замечая никого, подолгу разговаривала с ним.

Проныра Тамбо однажды пристроился около них, однако она попросила его отправиться в библиотеку и принести ей тот том Смоллета{235} , где говорится о революции тысяча шестьсот восемьдесят восьмого года, а видя, что он мешкает, добавила: «Можете не торопиться!» — с таким уничтожающим высокомерием, что Жюльен восхитился.

— Заметили вы, как он поглядел на вас, этот уродец? — сказал он ей.

— Его дядюшка двенадцать лет стоит на задних лапках в нашей гостиной, и если бы не это, я бы его сейчас же выгнала.

По отношению к господам де Круазнуа, де Люзу и прочим она соблюдала внешне все правила учтивости, но, признаться, держала себя с ними не менее вызывающе. Матильда страшно упрекала себя за все те признания, которыми она когда-то изводила Жюльена, тем более что у неё теперь не хватало духу сознаться ему, что она сильно преувеличивала те, в сущности, совершенно невинные знаки внимания, коих удостаивались эти господа.

Несмотря на самые благие намерения, её женская гордость не позволяла ей сказать ему: «Ведь только потому, что я говорила с вами, мне доставляло удовольствие рассказывать о том, что я однажды позволила себе не сразу отнять руку, когда господин де Круазнуа, положив свою руку на мраморный столик рядом с моей, слегка коснулся её».

Теперь стоило кому-нибудь из этих господ поговорить с ней несколько секунд, как у неё сразу находился какой-нибудь неотложный вопрос к Жюльену, и это уже оказывалось предлогом, чтобы удержать его подле себя.

Она забеременела и с радостью сообщила об этом Жюльену.