Книга Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

– Без вас я не хотел ничем распоряжаться, тем более что вы всему уже дали начало, а главное, что сами на месте все подробно и обстоятельно видели.

– Это правда, – отвечал я, – что я все видел на месте, но мне кажется, ежели пятьдесят тысяч рублей, которые на месте же можно было раздать несчастным, туда теперь отправлять через почту, надо будет заплатить процентных двести пятьдесят рублей, а это капитал, на который порядочную избу для погорелого можно выстроить, а потому позвольте мне и доверьте эти пятьдесят тысяч рублей; я сам лично отвезу их в Полоцк и передам в комитет. Это уже будет делом самого комитета, кому и сколько именно дать безвозвратного пособия.

Дьяков согласился на это, и я опять поехал в Полоцк. Тут я услышал, что Дьяков в бытность свою так за пожар разбранил полицеймейстера, голову, кагальных – словом, каждого, кто только попался ему на встречу; кричал, что я балую их всех и утруждаю государя напрасно об излишних пособиях, что они больше не должны ожидать ничего. Потом приказал всем, кто на месте получил от меня какое-либо предписание, принести и показать ему оное. Затем каждому дал новое от себя предписание, где подтверждал вполне то, что от меня уже предписано было, а Агатонову дал особое предписание присутствовать в комитете и наблюдать за распоряжениями оного и даже имел неосторожность предложить это или поставить на вид комитету, чем сильно огорчился Хвощинский, и, когда он лично объяснялся со мной об этом, я насилу мог убедить его остаться председателем комитета. Я забыл сказать выше, что Дьяков один раз уже возвращался из Петербурга и опять туда поехал для устройства своих домашних дел. При первом возвращении его было у меня с ним объяснение насчет Ремезова, и разговор об этом предмете у нас был весьма крупный и громкий, так что я после спохватился, что посторонние чиновники, бывшие в ближнем покое, отделенном только от кабинета Дьякова коридором, могли слышать наши объяснения. Огорчась его замечанием, что он все знает, что делается в губернии, и даже знает, что говорят и где о нем самом, Дьякове, я сказал ему, что он, вероятно, даже гораздо более знает, нежели и это, и конечно знает даже, что думают о нем. Но я знаю одно, что по губернии нет чиновника, хоть малодельного и расторопного, который бы не был положительно запятнан в его мнении через его приближенных, и что он решительно никому в губернии не доверяет.

– Укажите мне хотя одного чиновника, – заметил Дьяков, – которого вы разумели бы в этом понятии.

– Я не говорю уже о себе, но вот возьмем в пример хоть советника губернского правления, Скляренку, – отвечал я. – Когда я приехал в губернию, вы просили меня рекомендовать вам правителя дел для вашей канцелярии и предварили меня, что министр Блудов выставляет вам Скляренку как способного на это место, но потом прибавили, что вы со стороны, однако же, слышали, что Скляренко взяточник. Тогда я промолчал об этом, но почел долгом особенно наблюдать за Скляренкой. Потом, вернувшись в первый раз из Санкт-Петербурга, вы повторили мне, что Блудов вам вторично рекомендовал Скляренко, но что вы сыскали какого-то Драгомыжского, и снова повторили, что Скляренко взяточник. Я еще раз промолчал.

– Ну, я и теперь то же говорю, – сказал вспыльчиво Дьяков, – Скляренко взяточник, и первой руки взяточник.

– Нет уже, ваше превосходительство, – возразил я, – восемь месяцев я наблюдаю внимательно и строго за этим чиновником; если вы его числите по сие время первым номером, спустите его ниже, а меня поставьте на его место.

После этого очень скоро разговор у нас прекратился я вышел, и тут уже заметил, как близко были от нас могшие слышать разговор наш; в числе прочих чиновников был и Скляренко; через полчаса, едва я возвратился домой, пришел ко мне прямо от Дьякова Скляренко и благодарил меня за мое к нему внимание, ибо Дьяков, отпустя других чиновников после приема, позвал его в кабинет и там, объясня ему то хорошее и выгодное мнение, которое будто я внушил ему, просил его занять место правителя его канцелярии, на что он, однако же, не дал слова своего без предварения меня об этом. Не знаю, ей богу, как назвать этот поступок Дьякова, слабостью или благородством души; конечно, собственные мои чувства влекут меня скорее к последнему заключению.

Скоро после пожара Полоцка через Дьякова я получил вопрос, нельзя ли воспользоваться настоящим случаем и при том значительном пособии улучшить город в постройках и изнутри города вывести евреев на другие места. Заметив в моем отзыве, что как в городе выгорела лучшая часть оного и почти все каменные строения, принадлежавшие богатым евреям, то без особой несправедливости нельзя их лишить просто права на владение погорелыми местами, а я считал бы возможным: 1) На прежних местах давать дозволение строить новые дома прежним хозяевам не иначе, как по улучшенным фасадам, и без малейшего пособия от казны или на счет собранной подписной суммы. 2) У тех, которые без пособия не в состоянии будут предпринять постройки (назначив срок постройки), места скупить в казну, по оценке обыкновенным порядком, и потом эти места отдать под новые казенные устройства или хотя частным лицам, но христианского исповедания, по тем же ценам, по которым приобретутся эти места в казну, с допущением пособия христианам. 3) Перепродажу и раздел домов в квартале от евреев евреям воспретить, и квартал собственно сделать христианским. 4) Строжайше воспретить евреям в домах отдавать участки под лавки для торга, с дозволением и самим хозяевам занимать для торга только один покой в доме, дабы этим заставить их строить особые лавки, в общем плане с городскими или нанимать городские собственно. 5) Для Полоцка учредить две ярмарки срочные, одну, со 2 февраля на две недели – зимнюю, а другую, с 10 июля на три недели – летнюю, и собственно для этих ярмарок выстроить на счет пожалованной городу ссуды лавки, частью только казенные, а с ними по плану же дозволить пристраивать и частные, что украсило бы город и дало бы оному средства к содержанию в лучшем виде городской полиции. Эти сроки я признал потому удобнейшими, что в первых числах февраля кончается ярмарка в м. Любовичах Могилевской губернии, от Полоцка всего верст 150, не более, и откуда уже купцы разъезжаются окончательно. В феврале удобность пути дала бы возможность торг их провезти до Полоцка и без распутицы еще возвращаться домой. Вторая же ярмарка была бы в промежуток ярмарки Освейской, начинающейся 29 июня, и Белешковецкой, которой начало 16 июля. Купцы с одной переезжают на другую именно через Полоцк, следовательно, новая ярмарка была бы им по пути.

При этом я имел в виду, кроме сношений моих с начальниками соседних губерний, лично съездить на ярмарки Любовицкую, Белешковецкую и Освейскую и убедить торгующих купцов посещать Полоцкие ярмарки, где прежде устроить все удобства и необходимые для общества развлечения, и я уверен, что совершенно успел бы в этом. Но другие не поняли мою мысль, полагая, что достаточно будет оповестить только через газеты, что ярмарки разрешаются; да и самые лавки выстроены только на одну пожалованную ссуду собственно для обывателей, тогда как вся торговля в Полоцке в упадке, следовательно, остаются лавки или праздными, или отдаются только что не даром, следовательно, пользу приносят городу совершенно ничтожную; а еще лучше всего, что будто бы за неявкой никого на указанные сроки в Полоцк на ярмарки сроки сии отменены и назначена новая ярмарка на 23 мая, т. е. на день Св. Евфросиньи, покровительницы Полоцка. 25 мая – время всегдашней распутицы, и поблизости нигде, ни прежде, ни после, на короткие сроки ярмарок не бывает; кто же нарочно поедет на эту ярмарку?