Книга Вид с метромоста - Денис Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бедная Лялька. Помню ее всю, какая она была летом шестьдесят седьмого. До последней царапины на коленке, до последней пушинки на нежных девчоночьих висках. И не хочу видеть ее фотографии.
технология факта
Недавно я подумал.
Умер мой папа, потом моя мама. Умерли многие наши друзья, знакомые – из литературной компании, я имею в виду, да и не только. И поэтому в некоторых случаях я могу вспоминать совершенно свободно.
В смысле – никто не проверит.
Я просто оторопел, когда это понял.
Вот, помню, папа мне говорил, что он когда-то меня показывал Юрию Олеше. Я ничего не помню, кроме вот этого рассказа папиного, этих его слов.
Но никто мне не мешает рассказывать, что я помню, как мне было лет семь или восемь и вот мы с папой шли по Моховой, благо жили рядом, на улице Грановского…
…прошли мимо желтого университета, потом мимо бежевого дома с огромными колоннами. На углу, у дома с большими окнами, папа вдруг остановился, помахал кому-то в окне рукой. Сказал: «Зайдем на минутку». Мы свернули за угол, вошли в стеклянные двери, которые нам открыл человек в черном костюме с серебряными полосками, прошли мимо витрины с пирожными, к которым я на ходу повернул голову и даже успел заметить зелено-розовые корзиночки, бархатистые, с тремя точками крема картошки и припорошенные слоистой крошкой наполеоны…
…мы вошли в зал, и там за столиком у окна сидел человек, он повернулся к нам, ужасный старик, с большим, острым, уплощенным, как бы придавленным книзу носом, с сизыми космами на блестящем выпуклом лбу. Перед ним стояли графинчик с желтым вином и тарелка с обкусанным бутербродом.
– Вот, – сказал папа. – Сынище. Зовут Денис.
Старик положил мне руку на плечо, притянул к себе. У него были маленькие голубые глаза. Он потрепал меня по плечу и сказал, что вот нас уже трое. И поэтому чтобы папа распорядился. От него чем-то пахло, как будто валерьянкой, но не совсем.
Я сказал: «Здрасьте». Он улыбнулся своим глубоко вмятым ртом и отпустил меня.
Папа позвал официанта. Официант принес еще графинчик и хлеб с колбасой. Они с папой о чем-то поговорили.
Потом папа с ним попрощался, и я тоже.
На улице я спросил:
– Чем от этого старика пахнет? Как будто валерьянкой?
– Перегаром, – сказал папа.
– А это что?
– Неважно, – сказал папа. – Ты читал «Три толстяка»?
– Нет еще, – сказал я. – Но у нас есть книжка, я видел.
– Да, да, конечно, – сказал папа.
И мы пошли дальше, вверх по улице Горького.
Вот так примерно.
Было бы просто замечательно. И не подковыряешься.
Но этого же не было! Не было!
А если что-то было, то совсем не так, наверное.
Поэтому я стал с такой осторожностью вспоминать.
сны на 10 и 11 апреля 2011 года
Середина весны, снег уже совсем стаял, тепло, сухо, но газоны на бульваре еще черные – ни травинки.
Мы с женой сидим на скамейке. Таких скамеек уже мало осталось, из длинных деревянных реек, а по бокам – закругленные, как боковины дивана, стойки из литого чугуна с лиственным орнаментом.
Вдруг жена негромко говорит:
– Сейчас они пройдут мимо. Только не поворачивайся.
– Кто? – спрашиваю я.
– Идиот. Мы его прошлым летом видели. Он женился. Тоже на слабоумной. У него родился ребенок. Ребенок с ними.
Я осторожно поднимаю голову.
Мимо нас проходят три женщины. Они везут три инвалидных кресла.
На одном из них сидит тот самый идиот; я его узнаю, я правда видел его прошлым летом. У него огромная смуглая голова, она сужается книзу – и жесткая шапка волос. Голова-ластик. Очень похож на Чарли Чаплина. У него короткая майка и сползающие штанишки. Из-под ремня непристойно торчат густые черные волосы. Таким, что ли, отдельным куском. Как чаплинские усы, только больше.
Рядом везут его жену. Это юная слабоумная толстуха с детским лицом и крошечным носиком. У нее серая прыщавая кожа и плавающий взгляд.
Следом, на третьей каталке, ребенок. У него огромная голова, обклеенная квадратами и кружочками пластыря.
– Что с ним? – шепчу я жене.
– У него тридцать два глаза, – отвечает она. – Он так родился. Два глаза оставили, а лишние тридцать – заклеивают.
В следующую ночь приснилось вот что.
Нужно взять деньги в банкомате.
Банкомат какой-то странный. Из него торчит металлическая труба.
Сотрудник банка объясняет, что это банкомат для беспалых. Для тех, кто не может набрать пин-код. Нужно приложить губы к трубе и дыхнуть.
– Допустим, у вас пин-код один-два-три-четыре, – говорит он. – Значит, надо дышать так: хы, пауза, хы-хы, пауза, хы-хы-хы, пауза, хы-хы-хы-хы! Понятно?
– Понятно, – говорю я, вынимаю карточку из бумажника.
Он достает из прозрачной упаковки спиртовую салфетку. Протирает эту трубу.
– Пожалуйста! Только негромко, чтоб никто не услышал.
Я сую карточку в щель, прикладываю губы к раструбу. От него приятно пахнет свежим аптечным спиртом.
– Постойте! – вдруг вспоминаю я. – А как дышать, чтобы был ноль?
– Не знаю, – говорит сотрудник банка.
– Тогда верните мне карту, – говорю я.
– Дышите, ничего! – говорит он. – У вас ведь нет нуля в пин-коде.
– Какое ваше дело? – говорю я. – Верните карту.
– Сильный выдох! – говорит он. – Скорее! А то заглотнет!
Я делаю сильный выдох, просто глаза на лоб лезут.
Карточка со щелчком выезжает наружу.
– Пойдем, найдем другой банкомат, – говорит мне жена.
Она всё время стояла рядом.
– Пойдем, – говорю я.
Мы выходим на улицу.
Мимо нас в инвалидных креслах везут давешнего идиота, его жену и ребенка.
кинь грусть
Она немножко опаздывала, и Николай Сергеевич начал слегка волноваться, и даже выглядывал в окно. Но звонить не стал. Потом решил что-нибудь приготовить к ужину. В холодильнике была вчерашняя рыба с молодой картошкой. Он выложил ее в большую глиняную тарелку, поставил в микроволновку. Потом нарезал огурцы, помидоры и брынзу кубиками. Получилось вроде греческого салата.
