Книга Есенин - Виталий Безруков

— Видал? Во как надо! Уху будем варить? — спросил он Хлысталова.

— Я, честно, не хочу есть! Только чаю!

— Тогда я рыбу в воде оставлю! — Велинов привязал садок к лодке и опустил его в воду. Когда Хлысталов развел костер и подвесил над ним чайник с водой, Велинов вынул из джипа две небольшие ковровые дорожки и бросил у костра. — Присаживайся, Эдик!

«Когда же ты начнешь свой разговор?» — думал про себя Хлысталов, но Велинов все молчал.

— Ты какой пьешь? Я — «Липтон»… очень удобно! Использовал и выбросил.

— «Липтон» так «Липтон», лишь бы настоящий, да покрепче!

— Так что, тебе два пакетика?

— Два, — поднялся Хлысталов, увидев, что чайник закипел.

— Прихвати чем-нибудь!

Они разлили кипяток по кружкам. Хлысталов, прихлебывая чай и задумчиво глядя на прыгающие языки пламени, прочел вслух:

Еще одно дурное дело

Запрячет в память Петербург.

Там пуля в Пушкина летела,

Там Блоку насмерть сжало грудь.

— Чьи это? — спросил Велинов, осторожно дуя в кружку.

— Была такая поэтесса, Звягинцева, Верой, кажется, звали. Она в январе двадцать шестого года это написала…

— Тебе впору в литературоведы переходить, диссертацию писать! — хихикнул Велинов.

— Литературоведы в штатском — это ваша епархия… Ах, если бы вы дали мне серьезно поработать в ваших архивах! Если бы! Ведь это политическое убийство, Леша, политическое! — с болью вырвалось у Хлысталова.

— А может, политическое, но все-таки самоубийство, а?

Хлысталов удивленно поглядел на друга.

— Это что-то новенькое!

— Не самоубийство больного, спившегося в момент душевной депрессии поэта, как до сих пор трактуют, а самоубийство как протест против политики большевиков? Не перебивай! По-моему, логично! Партией был объявлен поход против кулачества как класса, и Есенин, как «крестьянский» поэт, покончил с собой в знак протеста!

Пока Велинов излагал свою новейшую версию, Хлысталов думал: «К чему ты все это говоришь, генерал? Вызвать меня на дискуссию хочешь? Выведать, что у меня? Какие козыри? Нет, Леша, друг ты мой, ничего ты от меня не узнаешь! А дискутировать… давай подискутируем. Логику мы тоже проходили».

— Какое самоубийство, — засмеялся Хлысталов, — если Есенин был лично знаком с Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Луначарским, Дзержинским! Киров и Фрунзе ему покровительствовали! Есть косвенные свидетельства его встречи со Сталиным! Есенина затянули в «высшую политику», он попал между правыми и левыми. Почитай записки секретаря Сталина!

— Бажанова? — спросил Велинов. Хлысталов кивнул:

— На четырнадцатом съезде произошел государственный переворот, ни больше ни меньше!

При слове «переворот» Велинов вздрогнул и инстинктивно оглянулся вокруг, но Хлысталов не придал этому значения, однако про себя все-таки отметил: «Чем-то другим занята твоя голова, генерал! Говоришь одно, а думаешь другое!»

— Сталин не только отстранил от центральной власти еврейских лидеров партии. Он привел к руководству Россией своих людей. — Хлысталов посмотрел на Велинова и доверительно поведал: — Я сейчас изучаю материалы съезда, думаю, там разгадка тайны «Англетера».

Хлысталов поднялся, подбросил в костер дровишек и, подождав, когда они разгорятся, сказал:

— Борис Лавренев знал убийц, он снимал подвешенного Есенина, он хотел сказать правду. Смелый был мужик… моряк!

— Чего же не назвал? — угрюмо спросил Велинов.

— Может, и назвал, но кто-то вычеркнул из стенограммы выступления его признание! Редактор или кто другой… повыше… Что-то произошло! Наверное, каждый мужик должен хоть раз в жизни сказать правду!.. Я их вычислю, Леша, и назову!

— Слушаю тебя, Эдик, и не могу понять! Помоги! — неожиданно просто и искренне попросил его Велинов.

— Прямой вопрос требует такого же ответа. — Хлысталов задумался. — Хочешь верь, хочешь нет… но мне почему-то не все равно, что генофонд русского народа уничтожается уже семь десятков лет! Скоро страна превратится в пустыню… Кругом беспредел… Недра выгребаются… и все туда… — Он махнул в ту сторону, где село солнце. — Коррупция, убийства, наркомания… каждый шестой подросток… Детей, будущее страны нашей, — растлевают! Кино, театр, телевидение… что творят! Искусство, твою мать! Стараются внушить нам, детям нашим… С Россией кончено! Пропили вы ее, проблевали, варвары! Дикое скопище пьяниц! Смиритесь! Американцам нас и завоевывать не надо: сами деградируем!..

Велинов слушал Хлысталова, но по лицу его нельзя было понять, что он думает, как относится к словам друга.

Хлысталов спросил, глядя товарищу в глаза:

— Леша, скажи честно, у тебя есть счет там… ну, в швейцарском банке, что ли? Ты туда нацелился?

Велинов отрицательно покачал головой, но продолжал молчать.

— А я здесь жил, здесь и смерть встречу, когда придет мой час… Может, ты прав: ничего не изменится, если я их назову… так и будем жить во лжи… А может, это станет точкой отсчета нашего возрождения…

— Ни больше ни меньше? Боюсь, Эдуард Александрович, распутать дело Есенина, назвать имена заказчиков не удастся ни-кому. Так-то, Эдик! Ты меня понял? — сказал Велинов и поднялся.

— Ты для этого меня на рыбалку позвал?

— Я твой друг, Эдик, но всему есть предел!

— Это мне расценивать как последнее предупреждение, генерал? — улыбнулся Хлысталов.

— Мне не смешно! Может, ты скоро узнаешь, куда я нацелился! Так что решай сам!.. — Генерал поднял ковровую дорожку и пошел к палатке. — Давай спать!

— Ты ложись, а я посижу. Когда еще на природу удастся выбраться… Такая тишина… никто не мешает…

— Ну, думай, Эдик, думай. — Велинов кряхтя встал на колени и полез в палатку.

Хлысталов положил в костер большую корягу и снова уселся, обхватив колени руками. Он любил глядеть на огонь и думать…

После того как рязанский старец поведал ему свою тайну и, главное, отдал бесценный документ, Хлысталов окончательно уверился в собственной версии убийства Есенина. Размышляя о том времени, он невольно задумывался и о своей судьбе, которая так жестоко обошлась с ним. После гибели любимой жены и дочки в авиакатастрофе под Харьковом жизнь, казалось, утратила для него всякий смысл. Сердце окаменело. И если бы не то «рязанское дело», которое он вел, неизвестно, как бы все сложилось дальше… Профессиональный долг заставил его жить. Он с головой ушел в работу, дома появлялся редко, только чтобы переодеться. Соседи, простая рабочая семья, взяли его под свою опеку. Он оставил им второй ключ, и в квартире был всегда порядок, как при жене. Питался он в столовой Управления и где придется. Голова стала совсем седой. Хлысталов начал сначала украдкой, а потом и открыто ходить в церковь, насколько позволяла ему его занятость, но на Пасху и Рождество обязательно стоял всенощную и заказывал поминальную молитву по жене и дочери… Велинов тоже не оставлял его своим дружеским участием: регулярно сватал ему молоденьких крутобедрых девиц. Но Хлысталов как-то сказал ему: «Леша, пойми, мы не можем стать молодыми, женившись на своих детях!» — и Велинов отстал. Дело Есенина, которое Хлысталов сам себе назначил в расследование, целиком и полностью захватило его. Все свободное от основной работы время тратил на восстановление трагических событий, произошедших с Есениным в те далекие 20-е годы. И ни намеки-предупреждения друга-генерала, ни прямые угрозы неизвестных личностей, ни даже покушения не могли остановить его в стремлении установить истину! А смерти он никогда не страшился, ибо никогда не боялся жизни!