Книга Император Юлиан - Гор Видал

Отдав мне честь, старый легионер, которого под руки поддерживали его жены, медленно поплелся через площадь к знамени легиона зианнов. Эта встреча меня очень растрогала, хотя меня и назвали Юлием!

После того как все жители покинули Анафу, мы подожгли город. В лагерь на берегу реки ко мне явились сарацины, которые только что взяли в плен персидских лазутчиков, грабивших наши обозы. В знак своей милости я заплатил сарацинам и посоветовал им и впредь не терять бдительности. Кроме того, я спросил, все ли сарацинские вожди остались живы. Выяснилось, что все.

Сейчас поздняя ночь, и меня приятно клонит ко сну. То, чего я больше всего желал - первое столкновение с противником, - позади. Если бы не ливень, от которого раскисает пол в моей палатке, я был бы вполне доволен жизнью.

Приск: Той ночью пошел дождь, налетел ветер, а на следующий день, 16 апреля, в начале третьего часа ночи, на нас с севера налетел ураган. Палатки сорвало ветром, а река, уже и так разлившаяся от весенних дождей, вышла из берегов; несколько барок с зерном затонули. Вода размыла дамбы, отделяющие реку от оросительных каналов, - поговаривали, что персы сами закрыли стоки, чтобы затопить наш лагерь, но так это или нет, мы никогда не узнаем. Как бы там ни было, после двух отвратительных дождливых дней поход возобновился.

Как и все мы, Юлиан пребывал в отличном расположении духа. Первая персидская крепость была взята, а неприятельской армии до сих пор не видно - просто не верилось в такую благодать.

Наша армия растянулась на более чем десять миль - точно к такой же хитрости прибегал Юлиан во время похода на Константинополь, чтобы создать впечатление могучего войска. Юлиан ехал то в авангарде колонны, то в арьергарде - это самые уязвимые места для нападения из засады, но еще несколько дней о персах не было ни слуху ни духу. Они следовали за нами по другому берегу реки, не спуская с нас глаз. Всякий раз, когда мы делали вид, что переправляемся, они тотчас исчезали в зарослях полыни. Когда какому-то галлу невесть зачем вздумалось перебраться на другой берег, его разрубили на куски, а голову выставили на высоком шесте перед армией.

Между прочим, во время бури мою палатку унесло, и три ночи я был вынужден жить в палатке Максима. Общество друг друга отнюдь не доставило нам удовольствия. Оказалось, что Максим помимо прочих дурных привычек имеет обыкновение говорить во сне. В первую же ночь его бормотание было настолько невыносимым, что мне пришлось его разбудить.

- Что? Я говорю во сне? - Он тупо на меня уставился; седая борода спуталась, как нечесаная овечья шерсть, лицо сонное, бессмысленное. Потом он опомнился: - А-а, конечно, говорю. Во сне я беседую с богами.

- А ты не мог бы беседовать с ними шепотом? Ты мне спать не даешь.

- Постараюсь. - А после он нажаловался Юлиану, что не смог уснуть из-за моего кашля! Я и не кашлял почти, особенно если учесть, что промок до нитки и простудился. А Юлиана страшно забавляло то, что нам приходится жить вместе.

Юлиан Август

22 апреля

17 апреля, Тилуфа, Ахаяхалька. 18 апреля сожгли заброшенный форт. 20 апреля. Бараксмальха, через реку 7 миль до Диакиры. Храм. хлеб. соль, асфальтовые источники, оставлен, сожжен. На Озогардану, оставлена, сожжена, памятник Траяну, двухдневный привал. 22 апреля, Хормизд чуть не попал в засаду. Предостережение. Сегодня ночью появилась персидская армия.

Приск: За три дня, с 17 по 20 апреля, на нашем пути встретились три крепости на островах. Первая, Тилуфа, возвышается на утесе посреди реки. Юлиан послал туда парламентера с требованием сдаться. Комендант прислал чрезвычайно учтивый ответ: на капитуляцию он не согласен, но клянется действовать в зависимости от исхода войны. Поскольку Юлиан не мог задерживаться для осады, он согласился на условия коменданта. В ответ гарнизон крепости отсалютовал нашему флоту, идущему под ее стенами. То же самое произошло и в Ахаяхальке - еще одной крепости на острове.

20 апреля, подойдя к брошенной жителями деревне под названием Бараксмальха, мы, по предложению Хормизда, переправились через Евфрат. В семи милях от места переправы стоял богатый торговый город Диакира. При нашем приближении его жители бежали. К счастью, городские хранилища оказались полны хлебом, а главное - солью. Возле городской стены солдаты Невитты обнаружили и убили несколько женщин. Мне это сильно не понравилось. Не знаю, было ли об этом что-либо известно Юлиану. Он беспощадно карал любое неповиновение, но вовсе не был жесток, в отличие от Невитты и галлов, любивших кровопролитие ради него самого.

Диакиру, как и ближайший городок Озогардану, сожгли дотла. В последнем, кстати, мы обнаружили остатки помоста, сооруженного еще при Траяне, и Юлиан разбил лагерь вокруг этого исторического памятника. Здесь мы задержались на два дня, пока не погрузили на корабли зерно и соль, захваченные в Диакире. В эти дни я с Юлианом не виделся: он был занят со своими генералами.

Мне приходилось довольствоваться компанией Анатолия (его ляпсусы на поприще гофмаршальской службы всех очень забавляли), а также несравненного Фосфория и историка Аммиана Марцеллина. С последним я познакомился в твоем антиохийском доме, и он очень мне пришелся по душе. Он сказал мне, что мы встречались еще в Реймсе, где он служил в одном из легионов Урзицина, но у меня, к сожалению, об этой встрече не сохранилось никаких воспоминаний. Ты, наверное, знаешь, что Аммиан пишет историю Рима, которую хочет довести до наших дней. Храбрец! Несколько лет назад он прислал мне первые десять томов своего труда с дарственной надписью. Они оказались написанными на латыни! Не знаю, с чего ему взбрело в голову писать на этом языке - как-никак он антиохиец, насколько мне известно, из хорошей греческой семьи! Однако, оглядываясь назад, я припоминаю, что он всегда был большим романофилом, все время проводил с офицерами-европейцами, а азиатов недолюбливал. В исторической науке он следует примеру не Геродота и Фукидида, а Ливия и Тацита, из чего можно сделать вывод, что вкус у него хромает. Недавно я получил от Аммиана письмо. Он пишет, что живет в Риме. Хотя окружающие его литераторы - жуткие сухари и спесивцы, он преисполнен решимости завершить труд своей жизни. Мне остается только пожелать ему удачи. Я пробежал его труд лишь вскользь, но мне показалось, что он неплохо владеет латынью, так что, возможно, он сделал правильный выбор. Но каков чудак, неужто он не понимает, как это старомодно - быть римским историком! От него я узнал, что вы поддерживаете регулярную переписку. Так что полагаю, когда настанет время публиковать записки, вам с Аммианом надлежит объединить усилия.

Ночью 22 апреля Хормизд хотел было пойти в разведку, но чуть не попал в засаду к персам. Никто не знает, как им стало известно, когда он покинет лагерь, но это факт. Спасло Хормизда только то, что в тех местах река из-за дождей оказалась очень глубокой и противнику не удалось перейти ее вброд.

"Предостережение". Не знаю, что имел в виду Юлиан. Возможно, в последний момент Хормизда предупредил о засаде наш лазутчик, а может быть, кто-то предостерег Юлиана о том, что на него самого готовится покушение.