Книга Дева Баттермира - Мелвин Брэгг

А затем мистер Скарлетт завершил свое такое двусмысленное введение:

— Сколь бы ни была болезненна задача, возложенная на мои плечи, я ощущаю внутреннее удовлетворение, когда я таким образом исполняю свой долг перед отечеством, во имя его свобод и законов. Теперь же я вызову свидетелей для того, чтобы они подтвердили выдвинутые мною обвинения, и я всецело положусь на ваше правосудие и ваш беспристрастный вердикт.

Судья одобрил речь, отметив ее сдержанным кивком, присяжные ожили, ослабив напряженное внимание, а весь зал суда так и заполнился шепотками и шушуканьем, однако аплодировать никто не посмел.

Поскольку мистер Скарлетт растянул свою вступительную речь гораздо больше, нежели это предполагалось, судья приказал сделать перерыв, дабы отдохнуть и заглянуть в боковую комнату, чтобы отведать холодного пива, свиных отбивных и маринованного лука. Топпинг и Холройд отправились за пивом, Хэтфилду же был предложен лишь лимонад. Поскольку никто в зале суда не хотел рисковать собственным местом, выйдя из здания на свежий воздух хотя бы на несколько минут, крики, распоряжения и приказы так и неслись сквозь открытые окна с улицы, пронизывая душное помещение, наполненное запахом потных тел. А уж под знойным солнцем маленькие сорванцы срывали легкие пенсы, гоняя со всех ног от здания суда до гостиницы «Корона и митра» и обратно с пивными кружками и тарелками.

И вновь сэру Александру стоило немалых трудов и времени успокоить слушателей, сидевших в зале; и вновь он был в самом дурном расположении, поскольку от маринованного лука у него началась отрыжка.

Вызвали мистера Квика для дачи показаний. Знал ли мистер Квик заключенного раньше? Да, знал. Под каким именем? Джон Хэтфилд. Где? В Тивертоне, Девоншир, где заключенный в 1801 году стал партнером компании «Дэннис и К», в результате чего компания стала называться «Дэннис, Хэтфилд и К». Заключенный покинул Тивертон в апреле 1802 года под предлогом того, что ему необходимо было в немедленном порядке уладить кое-какие коммерческие дела в Лондоне.

Сама фраза «под предлогом» стала предметом жарких споров между суетливым Топпингом и по-прежнему делавшим заметки Холройдом, однако никому из них не пришло в голову обратиться к самому Хэтфилду, дабы прояснить сей вопрос.

Затем мистеру Квику показали некие документы, и он дал клятву, что почерк совершенно одинаков как на векселе, выписанном рукой заключенного, так и на поздних письмах.

Таким образом, Хэтфилд был изобличен полностью.

Следом суд вызвал давать свидетельские показания самого преподобного Николсона, который, не сумев побороть собственную нерешительность и робость, смущенный и сбитый с толку, так и не решился сказать Мэри, что его вызвали на суд сыграть эту неблаговидную роль. Давая клятву говорить правду и только правду, он весьма ясно припомнил последнюю их встречу, когда она шла по дороге в Баттермир, и, уже убирая ладонь свою с Библии, он вдруг осознал, что никогда более она не станет ему доверять, как прежде.

Хэтфилд улыбнулся ему с таким неподдельным дружелюбием, что преподобный Николсон невольно вздрогнул и едва не подавился собственными словами. Ему любезно принесли воды, и сэр Александр вновь пришел к своему прежнему мнению, что приходской священник весьма надежный и добропорядочный гражданин своего отечества.

Преподобный Николсон утверждал, что был представлен заключенному мистером Скелтоном, и, как он понял, данный человек назывался высокородным полковником Хоупом, младшим братом лорда Хоуптона. В дальнейших показаниях преподобный признался, что сопровождал заключенного в город Уайтхейвен, «дабы получить необходимое разрешение на немедленный брак» с Мэри из Баттермира, «о которой, смею заметить Высокому Суду, заключенный отзывался как о прелестной девушке». Восторженный и приветственный гул голосов прокатился по залу заседания, когда все услышали, с какой нежностью и любовью прозвучало в устах Хэтфилда имя Мэри… к тому же само определение преподобного — «прелестная девушка» — было употреблено весьма неожиданно для всех.

Затем преподобному Николсону пришлось рассказать во всех подробностях свою внезапную встречу с судьей Хардингом в Кесвике. Однако его теперешняя версия отличалась от предыдущих лишь тем, что было совершенно очевидно: Хэтфилд просто не мог воспользоваться собственной каретой. Он сказал: «Единственный способ добраться до Баттермира быстро и безопасно — это пересечь озеро на лодке, а затем пройти по тропам через горы». Эта была маленькая поправка, впрочем, как и та небольшая сумма в виде гинеи, которую Хэтфилд вручил ему в уплату за обед перед тем, как отправиться с Баркеттом на рыбалку. Такая мелкая деталь ничего не меняла в ходе дела, однако так и осталась тайной. Неужели Николсону было стыдно признаться, что он принял гинею и остался в гостинице? Или же он просто желал выгородить констебля, у которого могли возникнуть некоторые неприятности из-за побега Хэтфилда, поскольку с его — констебля — стороны было весьма неосмотрительно отпускать подозреваемого на рыбалку? Фамилии Баркетта даже не упомянули на заседании, хотя было совершенно очевидно, что именно он провел Хэтфилда тайными тропами по горам. Все это представляло собой некую смесь наивности и неуклюжей попытки сохранить собственную репутацию со стороны добросердечного священника, чьей отличительной чертой была способность приходить в замешательство по малейшему поводу и для которого такое публичное выступление со свидетельскими показаниями оказалось самым ужасным опытом в его жизни. Тем не менее преподобный Николсон дал показания против заключенного, положительно ответив на самый главный вопрос, заданный мистером Скарлеттом:

— Я совершенно отчетливо помню, что преступник в самом деле совершил то самое действие, в каком его теперь обвиняют. Я сам видел, как он достал из кармана печать и подписал вексель на двадцать фунтов для мистера Джона Крампа, по которому он получил наличные от мистера Джорджа Вуда, хозяина гостиницы в Кесвике.

Затем преподобный Николсон поклялся, что именно он обвенчал заключенного с «Мэри Робинсон, которую в народе все называют Мэри из Баттермира, и случилось это второго октября 1802 года».

Затем вызвали Джозефа Скелтона, и тот рассказал Высокому Суду, что заключенный при знакомстве заявил, будто бы «зовут его Хоуп, что он брат лорда Хоуптона и к тому же в звании полковника, командует драгунским полком. Я частенько слышал, как заключенный говорил о своем поместье в Херефордшире…».

После того мистер Скарлетт вызвал Крампа, чья живая и решительная манера в разговоре невероятно контрастировала с нерешительной робостью и самоуничижением священника, и заставила весь зал, включая и Высокий Суд, почувствовать некоторое облегчение. Давая показания, Крамп в полной мере предался своей привычной словоохотливости, коя была его неотъемлемой чертой. Дело уж и без того затягивалось гораздо более, нежели планировал с самого начала сэр Александр. К тому же его в немалой степени смущало и сбивало с толку хладнокровие и сообразительность обвиняемого, который находил в себе мужество сохранять полнейшее спокойствие, в то время как все обстоятельства, как казалось, сулили ему неминуемый крах.

Джон Грегори Крамп признался, что повстречался с обвиняемым в Грасмире и никогда прежде этого человека в глаза не видел. Судя по словам данного человека, звали его Александр Август Хоуп. У него было довольно много бесед с заключенным, в ходе которых самозванец не раз упоминал «о своей счастливой фортуне и рассказывал об имении близ Стокпорта и других». Мистер Крамп заявил, что он «покинул Грасмир и вернулся в Ливерпуль, где он обналичил вексель обвиняемого на тридцать фунтов». «Нет, — добавил он, — никаких коммерческих дел с ним до того момента мне вести не доводилось». С тем мистер Крамп покинул свидетельское место.