Книга Ладога - Ольга Григорьева

– Уходи! Уходи! Уходи! – вновь завопила старуха, прикрываясь костлявыми руками.

Не мог я поверить, что живет она одна. Она ведь и печь растопить не сможет – помрет под тяжестью полена малого…

– Ты – Кутиха? – спросил недоверчиво.

– Уходи! Уходи! Уходи! – заладила она, скрючиваясь, и вдруг зашлась тяжелым надрывным кашлем.

Я этот кашель знал – помнил его с детства. Нередкой гостьей у нас в Приболотье была девка-Верхогрызка, что одним поцелуем здоровенных мужиков в землю вгоняла. По весне, едва снег сходил, Сновидица по всем избам золу, из семи печей собранную, разносила. Бабы на той золе воду настаивали и все избы обмывали, чтоб не зашла ненароком в какой-либо дом проснувшаяся после зимней спячки Верхогрызка. Сновидица же и говорила, будто девка эта – одна из Сестер-Лихорадок, и будто обычному человеку она лишь в темноте видима, а ведунам да знахарям и днем является – тощая, высокая, в длинной, белой, без единого пятнышка рубахе. А еще она сказывала, что девка эта не всякого целует, а лишь ее испугавшегося. Мол, является она и начинает стращать человека по-всякому. Того, кто выстоит, не струсит, она с миром оставляет, а того, кто испугается, – целует в лоб, а то и на спину влезает. После ее поцелуя чахнет человек… Поговаривали также, будто Верхогрызку тоже напугать можно – тогда заболевший и вылечится, да только у нас мало кто вылечивался, как ни стращала ее Сновидица…

– Чего же гонишь? – беззлобно спросил я Кутиху. – Ведь сама знаешь – помрешь скоро… Неужто одной отходить легче?

Бабка орать и охать перестала, сверкнула на меня шалыми глазами:

– Коли помру, значит, время мое за кромку заступать приспело! А тебе-то какая с того печаль? Поди вон, покуда людей не созвала!

Будто кто на ее зов явится! Верхогрызка всех страшит – никто в ту избу не сунется, где она гнездо свила… Ори не ори – никто сюда не придет. Будто заранее догадывался волх о страшной болезни, в Кутихиной избе поселившейся… Будто?..

– Давно ли кашляешь, Кутиха? – поинтересовался я. Старуха смягчилась, пробурчала:

– Сколь живу – столь и кашляю…

Чужак… Знал о Верхогрызке, потому и сказал, что никто меня здесь искать не будет! А Кутиха бедой своей, небось, уже не одну жизнь спасла! Хорошо, что я ее мечом не стукнул…

– Уходи!

Поздно… Ежели приметила меня девка – за мной пойдет. А как не приметить?.. Вопли, с Княгинина двора доносящиеся, стихать начали… Теперь по избам шарить станут…

– Успокойся. – Я устало присел на полок к старухе. – Не боюсь я болячки твоей. Поздно мне бояться чего бы ни было…

Кутиха упала лицом вниз, заскрипела зубами по дереву полока, а от спины ее будто белое марево отделилось, двинулось ко мне, покачиваясь в темноте туманным облаком:

– Меня не б-о-оишь-шь-ся?

Вот и довелось с той свидеться, что мать мою унесла. Думал, увижу ее и испугаюсь, а страха не было. Лишь возродилась в душе прежняя ненависть да клятвы мальчишечьи. Клялся – отомщу убийце, кем бы ни был он… Давно это было, а казалось, будто вчера только…

– Иди сюда – поглядим, – сказал спокойно.

Марево остановилось, проглянуло сквозь него человечье лицо – холодное, с губами синими и щеками впалыми:

– От объятий моих, красавец, тебе плясать захочется, да так, что лишь Белая – Морены посланница – ту пляску остановить сможет! От поцелуя моего схлынет краска с твоего лица, замучит жажда, задавит грудь камень тяжкий…

Стерва! Еще пугать меня вздумала! Пуганый я да битый – слыхал, как родственница ее дальняя – Чума, в огне визжала. На ту управа нашлась, так и на эту сыщем!

Я углядел на стене длинный кнут, каким коров погоняют, сдернул его, прищелкнул о полок:

– Иди сюда, тварь!

Кутиха, перестав кашлять, ожила сразу, поползла подальше от угрожающе качающейся тени и кнута, что даже коровью кожу до крови продирал. Верхогрызка замерла, потянулась ко мне руками – тонкими, цепкими, словно крючья.

– Меня взять хочешь? – Я взмахнул кнутом, полоснул по ее рукам. – Получай!

Плетеная кожа легко прошла сквозь белое марево, рассекла его на рваные клочки, ударила громко об пол. Верхогрызка взвыла, качнулась ко мне – едва отшатнуться успел да еще раз полоснуть кнутом. Я разъярился, а она и вовсе зашлась – зашипела, точно змея, закружила по клети, норовя со спины зайти и вцепиться намертво, как раньше к Кутихе цеплялась. Она опыт немалый имела, да и мне не впервой спину было сберегать. Спина в любом бою – первая мишень, потому и учил меня Ролло сперва о спине своей заботиться, а уж затем о прочем. Одно было худо – не сталкивался я еще с такими шустрыми бабами… Кружилась Лихорадка, словно вихрь, – едва поворачиваться да хлестать призрачное тело успевал… Уж и промахивался иногда…

– Вот тебе! – неожиданно вклинился в свист Верхогрызки чей-то голос.

Пролетело мимо меня полено, ткнулось прямо в середку туманного марева. Кутиха! Подползла к печи да швырнула то самое полено, которое мне отдавать не желала… Хорошо, в меня не угодила…

Верхогрызка застонала по-человечьи, туманом на пол склонилась и, странно заламывая к потолку белое лицо, поползла, растекаясь, к Кутихе. Та углядела, сжалась в комок, не смея убегать от девки, с которой всю жизнь мучилась…

Добить тварь!

Я заступил Верхогрызке путь, полоснул кнутом по запрокинутому лицу. Она пискнула слабо, отклонилась, быстро заскользила туманной дымкой мимо меня – чуть не по ногам. Не разбирая, где тело у ней, а где голова, я принялся лупить по туману. Пот застил глаза, ноги не держали, да нельзя было останавливаться. Уже совсем тихо подвывала Верхогрызка! Еще немного – и все… Не будет она больше у малых детишек матерей и отцов отнимать, не будет за чужими спинами жировать, не будет страх на печища наводить!

– А-а-ах… – застонала в углу Кутиха.

Я обернулся. Незамеченный мной туманный клочок медленно вползал на ее спину, всасывался в тело. Приживется – и вновь наберет былую силу!

Кутиха смотрела на меня жалобно, чуть не плакала…

– Я ничего не могу… – прошептала вдруг и зашлась глухим кашлем.

Не было у меня выбора. Не от моего кнута, так от Верхогрызки умрет Кутиха. Все одно – недолго ей жить осталось. Истощенная Лихорадка все соки из нее высосет, что остались еще…

– Задирай рубаху! – заорал я старухе.

– Нет!

– Задирай, дура! – Я крутанул Кутиху лицом к стене, не глядя на ее слабые рывки, сорвал исподницу, обнажил дряблое старческое тело.

Кнут свистнул, опустился на сухую желтую кожу. Кровь брызнула мелкими каплями. Кутиха пискнула глухо и рухнула на пол лицом вниз, будто мертвая. Вот и ладно, что обеспамятела, – боли не почует… Я еще раз ударил. Кровавая полоса легла подле первой, из спины Кутихиной послышался легкий всхлип. Когда бы мог подумать, что буду бесчувственную старую бабу кнутом по спине охаживать? А пришло время – хлестал, сжав зубы, силясь не замечать глубоких рубцов на коже да не ощущать тяжести набрякшего от старухиной крови кнута.