Книга Взорвать Манхэттен - Андрей Молчанов

Я взялся за поручень. Один шаг, и свобода. Она призывала и словно молила ступить в нее. Всего лишь шаг, ну…

Как же трудно сделать его. В нем то, что противоречит всей моей сути.

И неужели он необходим?

Вагон качнуло и я, неловко оступившись, повис на поручне. Теперь вернуться в вагон требовало куда больших усилий, чем ощутить подошвами пробегающую под ними землю и расцепить пальцы, скатившись в траву и глядя вслед уходящему составу.

СОВЕТ

Большое совещание Совета избранных явление знаменательное и нечастое. Обычно мы собираемся не за столом переговоров в сухой и чопорной обстановке делового помещения, а в закрытых уютных клубах, где у каждого свой номер, гардероб и прислуга. Там можно поиграть в теннис, поплескаться в бассейне, заказать блюдо любой кухни мира и даже пригласить девочек, что обеспечивают молчаливые, услужливые менеджеры. Обстановка вполне домашняя, располагающая к неспешным беседам вдали от посторонних глаз и ушей. Сюда приглашаются сенаторы, министры, издатели, светила науки и компетентные эксперты.

В замкнутом пространстве, среди мрамора, зелени, цветов, стоек с кулинарными изысками, заключаются договоренности и строятся планы, определяющие работу механизма власти, хотя протоколов не ведется, и голоса не подсчитываются.

Однако порою келейность решений требует корректив и утверждений высших лиц, сплоченных официозом собрания. Естественно, собрания избранных, кому доверено вершить все. Список влиятельных лиц внушителен, но его выверенная элита − тринадцать человек. Она исключает даже исполнительного и научного директоров и ответственного секретаря. Кто утвердил это число, не знаю. Бытует миф, что это соотносится с двенадцатью коленами израилевыми и отдельно взятым предводителем. Выдумка теоретиков-антисемитов: слева от меня сидит ирландец, а справа − король островного государства вовсе неопределенной национальности. Напротив − шейх. Кстати, я слышал, что такое же количество избранных было и в ордене СС, в симпатиях к которому заподозрить кого-либо из нас трудно. Посему построение аналогий − занятие праздное. Как ни смешно, но меня, с моим арийским экстерьером, сородичи по породе англосаксы принимают за тщательно замаскированного еврея. Убедить их в обратном невозможно. Порою подобного рода подозрения возникают и у жены, хотя уж она-то знает, что это не так. Исключение составляет лишь старина Кнопп, он непоколебимо уверен в моем нордическом естестве. Но вот евреев черта с два проведешь: еще ни один из них не признал меня своим, для них я − олицетворение продажных европейских тираний прошлого, благодаря подкупу которых они и выжили. Сейчас я нахожусь в компании, где их большинство, хотя, повторяю, Совет далеко неоднороден в своем национальном признаке.

Я сижу среди соратников, − сосредоточен, серьезен, замкнут и проникнут торжественным таинством нашего общего дела. Оно именуется строительством Америки на всей планете. При этом население планеты, живущее вне империи и ее благ, нас очень не любит, что печально. Хотя − кто кого любит? Другое дело, что нас уже попросту ненавидят…

Вокруг меня − белые воротники рубашек, консервативные, с иголочки костюмы, уголки шелковых платков в нагрудных карманах, дряблые щеки, благородные седины. Все замерли в ожидании появления Большого Босса, и сборище напоминает мне музей восковых фигур. Как их назвала Барбара? Шарлатаны? Вполне может быть. Иной раз я тоже чувствую себя мошенником при обсуждении мировых проблем, чье неумелое разрешение предполагает неведомые, но явно гибельные для миллионов людей последствия. В таких случаях я теряюсь, ибо остается полагаться на знания и мудрость окружающих, хотя сознаю, что многие из них куда глупее меня. Или все гораздо умнее, а я попал в их круг по недоразумению? Но, озираясь вокруг, нахожу лишь уважение к своей персоне. И, кто знает, может, я впрямь заслужил его.

Большой Босс усаживается в свое кресло. Шуршат бумаги, скрещиваются в молчаливом ритуале признания общности, исполненные достоинства взгляды.

Вначале мы обсуждаем общие тенденции и опасности. Зачитывается аналитический доклад по Китаю, России, странам Европы и Латинской Америки, звучат сравнения и выводы, касающиеся демографических, военных и экономических ситуаций. Естественно, соотносящихся со сферами наших интересов, постоянно и досадно ущемляемых. Нас нагло теснят на многих мировых рынках, давление конкурентов ужесточается с каждым днем, и многим из них предстоит дать планомерный и жесткий отпор. Это возможно при объединении усилий всех наших капиталов. Но, увы, здесь проблема: мы не очень-то доверяем друг другу. И, кстати, правильно делаем. Но, так или иначе, мы союзники в начатой нами Третьей мировой войне, спрятанной пока за именем глобализации. И ведет ее уже не только Америка, а сильные мира сего. И в этой войне, чья цель установить Новый Мировой Порядок, обречены все − и Штаты, и Европа, и Азия с ее могущественным Китаем. Обречены с точки зрения аналитической стратегии.

Большой Босс переходит к обсуждению внутренних дел. Всех настораживает горлопанство по поводу тотальной электронной слежки, урезанию социальных программ и сравнению действий формального руководства с внедрением фашистских порядков. Кроме того, ширится провокационная компания, что, дескать, руководство страны знало о готовящемся теракте одиннадцатого сентября и не предотвратило его из-за очевидных геополитических выгод. Все это − не более, чем запоздалое тявканье из-под забора. Думаю, представь кто-либо на сей счет неоспоримые доказательства, народец отнесется к ним равнодушно: страсти давно остыли, а новых животрепещущих проблем прибавилось.

Мы приходим к мнению, что надо быть еще жестче, вырабатывая ресурс непопулярных мер до конца. Естественно, неуклонно остужая накал общественных страстей. Финалом будут новые выборы, новые надежды, и − новый президент, подсунутый публике из парочки манекенов, согласованных кандидатов от наших единых партий, чье содержание, кстати, обходится в последнее время неоправданно дорого. Возникнет пауза, знаменующая закрепление достигнутых достижений. Возврат к их критике станет неуместен, они превратятся в досадную, но непреложную данность.

С каждым словом, произнесенным собравшимися, для меня все отчетливее становится, что мы обязаны двигаться лишь вперед, несмотря на то, что завязли во многих зарубежных болотах. Нас должен воодушевлять пример предков. Некогда мы отхватили у Испании Флориду, у Мексики − Техас и северную Калифорнию, у Англии − Орегон, увеличив с конца восемнадцатого века площадь страны в восемь раз. И все обошлось, попищали, и заткнулись… Но сейчас нам сложнее, у нас нет возможности затормозить экспресс нашей экономики, чье горючее − ничем необеспеченный доллар, детище вероломных замыслов наших поводырей-предшественников.

Сейчас, выбрасывая тонны зеленых бумажек за рубеж, мы перекачиваем с их помощью чужие ресурсы, услуги и труд. Мы наводнили ими весь мир, но я отчего-то уверен, что, рухни изображенная на них пирамида с вершиной треугольного ока Великого Архитектора Вселенной, начнется гигантская катавасия, из которой в итоге выберутся все, но только не мы. Доллар − это цемент, скрепляющий нашу нацию, а вернее, сообщество чуждых друг другу лиц, только и занятых его ежеминутным обретением. И нам нечего терять кроме него, символа великого блефа. И еще нас сплачивает инстинктивный страх за общие преступления перед иными народами, преступления, начавшиеся с захвата той страны, что стала нашим достоянием. Мы строили ее на костях миллионов индейцев, хорошо, отныне забвенных, как уничтоженные виды фауны, всеобщее скорбное злодеяние. Их скальпы, выставленные в национальных музеях, стали почтенными экспонатами нашей сомнительной истории. Впрочем, чьи истории лучше? Вражда племен − их извечный двигатель, и где есть святой народ?