Книга Анж Питу - Александр Дюма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раздался громкий вопль. Все дружно кричали:
– Да здравствует король!
Вслед за первым криком раздался второй:
– В Париж!
Потом эти два крика, порой заглушая их, дополнил третий. Грозные голоса орали:
– Королева! Королева!
Услышав этот крик, все вздрогнули; король побледнел, Шарни побледнел, даже Жильбер побледнел.
Королева подняла голову.
Бледная, со сжатыми губами, с нахмуренными бровями, она стояла у окна. Дочь прижалась к ней. Впереди стоял Дофин, на белокурой головке ребенка лежала ее белая, как мрамор, рука.
– Королева! Королева! – настойчиво звали голоса, и в них все яснее звучала угроза.
– Народ хочет вас видеть, ваше величество, – сказал Лафайет.
– О, матушка, не выходите к ним! – в слезах умоляла девочка, обвивая шею королевы рукой. Королева посмотрела на Лафайета.
– Не извольте беспокоиться, ваше величество, – сказал он.
– Как, совсем одна?! – воскликнула королева. Лафайет улыбнулся и с пленительной учтивостью, которую он сохранил до конца жизни, отвел детей от матери и подтолкнул их к балкону первыми.
Затем почтительно предложил руку королеве.
– Ваше величество, соблаговолите положиться на меня, – сказал он, – я ручаюсь, что все будет в порядке.
И он вывел королеву на балкон.
Это было ужасное зрелище, зрелище, от которого кружилась голова – Мраморный двор, превратившийся в бурное людское море.
Толпа встретила королеву громким воплем, и невозможно было понять, был ли то рев угрозы или крик радости.
Лафайет поцеловал королеве руку; в толпе раздались рукоплесканья.
В жилах всех людей, принадлежащих к благородной французской нации, вплоть до людей самого низкого звания, течет рыцарская кровь.
– Странный народ! – сказала королева со вздохом.
Потом вдруг встрепенулась:
– А моя охрана, сударь, мои телохранители, которые спасли мне жизнь, вы ничего не можете для них сделать?
– Назовите кого-нибудь из них, – сказал Лафайет.
– Господин де Шарни! Господин де Шарни! – воскликнула королева.
Но Шарни отступил назад. Он понял, о чем идет речь.
Он не хотел прилюдно каяться в том, что произошло вечером 1 октября.
Не чувствуя за собой вины, он не хотел прощения.
Андре испытала такое же чувство; она протянула руку, чтобы остановить Шарни.
Руки их встретились и соединились в нежном пожатии.
Королеве было не до них, и все же она заметила их движение навстречу друг другу.
В глазах ее мелькнул огонь, дыхание перехватило, и она прерывающимся голосом кликнула другого телохранителя:
– Сударь, сударь, идите сюда, приказываю вам.
Он повиновался.
Впрочем, у него не было такой причины для колебаний, как у Шарни.
Господин де Лафайет пригласил гвардейца охраны на балкон, прикрепил к его шляпе свою трехцветную кокарду и расцеловал его.
– Да здравствует Лафайет! Да здравствуют телохранители! – закричали пятьдесят тысяч голосов.
Несколько человек пытались поднять глухой ропот, последний раскат уходящей грозы.
Но их голоса потонули в дружном приветственном возгласе.
– Ну вот, – сказал Лафайет, – буря миновала, небо снова ясное.
Потом, вернувшись в залу, он добавил:
– Но чтобы снова не грянул гром, вашему величеству остается принести последнюю жертву.
– Да, – задумчиво сказал король, – покинуть Версаль, не так ли?
– Совершенно верно, ваше величество, приехать в Париж.
– Сударь, – сказал король, – можете объявить народу, что через час все мы отправляемся в Париж: королева, я и наши дети.
Затем повернулся к королеве:
– Ваше величество, извольте собраться в дорогу. Приказ короля напомнил Шарни о важном деле.
Он устремился по коридору впереди королевы.
– Что вам нужно в моих покоях, сударь? – сурово спросила королева. – Вам там делать нечего.
– Я бы очень желал, чтобы ваше величество не ошиблись, – отвечал Шарни, – не извольте беспокоиться, если окажется, что мне там и вправду нечего делать, я сразу уйду.
Королева пошла следом за ним; на паркете виднелись кровавые пятна, королева заметила их. Она зажмурилась и, ища опору, оперлась на руку Шарни; несколько шагов она прошла с закрытыми глазами.
Вдруг королева почувствовала, как Шарни вздрогнул всем телом.
– Что случилось, сударь? – спросила она, открывая глаза.
Потом вдруг вскрикнула:
– Мертвец! Мертвец!
– Ваше величество, простите, что отпускаю вашу руку. Я нашел то, что искал: тело моего брата Жоржа.
Это и в самом деле было тело несчастного молодого человека, которому его брат приказал умереть за королеву.
Он исполнил приказ.
То, что мы сейчас расскажем, уже рассказывали на сотню разных ладов, ибо это несомненно один из самых трогательных рассказов великой эпохи, начавшейся в 1789 и закончившейся в 1793 году, – эпохи, которую называют французской революцией.
Его будут рассказывать еще на сотню ладов, но мы заранее можем утверждать, что вряд ли кто-нибудь будет так же беспристрастен, как мы.
Но после того, как будут рассказаны все эти версии, включая нашу, можно будет рассказать еще столько же, ибо история никогда не полна. Каждый из ста тысяч очевидцев описывает события по-своему уже по той причине, что все они разные люди.
Но к чему эти рассказы, пусть даже самые правдивые? Разве политический урок когда-нибудь чему-нибудь научил политических деятелей?
Разве слезы, рассказы и кровь королей могут тягаться силой с простой каплей воды, которая точит камень?
Нет, королевы лили слезы, королям отрубали головы, но жестокий урок судьбы ничему не научил тех, кто пришел им на смену.
Преданные слуги проявляли чудеса храбрости, но это не спасало тех, кому судьба уготовила несчастье.
Увы! Мы видели, как королева чуть не споткнулась о мертвое тело одного из тех людей, которых короли, отступая, оставляют истекать кровью на дороге.
Через несколько часов после того, как королева вскрикнула от ужаса, она вместе с королем и детьми покинула Версаль, куда ей уже не суждено было вернуться. Вот что происходило в это время в мокром от дождя внутреннем дворике, начинавшем высыхать под резким осенним ветром.
