Книга Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - Маргарет Джордж

Поскольку Птолемей упросил меня пойти на праздник (он хотел одеться евнухом и прикинуться Мардианом), я согласилась посетить несколько домов.

— Несколько, но не все! — предупредила я его. — Я не буду ходить из дома в дом. Царям и царицам это не подобает.

— Но мы же не будем царицами и царями. Я буду Мардианом!

— А как кто-нибудь поймет, в чьем облике ты явишься? Никто здесь не знает Мардиана, кроме Цезаря. И как можно одеться евнухом? Они одеваются как все.

Мне не хотелось разочаровывать его, но правда есть правда.

— Я буду говорить высоким голосом, — заявил он.

— Но у тебя и так высокий голос в силу возраста. Я думаю, что костюм евнуха… не самая удачная мысль. Почему бы тебе не предстать в каком-то ином виде. Скажем, в наряде пирата или гладиатора? Или колесничего? Есть столько ролей рабов и вольноотпущенников.

— Неужели мой голос действительно так высок? Как у евнуха?

Чувствовалось, что брат расстроился.

— Он пока еще не ломался, но он обязательно станет ниже. Может быть, в следующем году…

Я вздохнула. Мне очень не хотелось, чтобы он переживал из-за этого. Хватало тревог и из-за его непрекращающегося кашля.

— Ну а я, кем я могу стать? Не царицей… Служанкой не буду, это слишком предсказуемо. Наверное, я могла бы стать гладиатором… если ты не захочешь им быть.

— О нет, лучше ты, — быстро отказался он. — Но разве женщины бывают гладиаторами?

— Кажется, я слышала о таких, — ответила я, хотя уверенности у меня не было. Не исключено, что это игра воображения.

— А каким мечом ты вооружишься? Или ты хочешь сеть и трезубец? — спросил Птолемей.

— Вот уж не знаю. У Децима, любимого полководца Цезаря, есть школа гладиаторов. Не сомневаюсь, он даст мне подходящий костюм. Но с сетью и трезубцем, наверное, в толпе не слишком удобно.

— Зато забавно ткнуть кого-нибудь. Вроде Цицерона или задаваки Фульвии.

— Цицерон бы сначала заныл, а потом сочинил на эту тему речь. Что касается Фульвии, то, полагаю, она сама носит при себе остро отточенный трезубец. И мне не хотелось бы дать ей повод пустить его в ход.

Короткий зимний день уже клонился к закату, когда мы вошли в дом Цезаря. Его атриум, трапезная и сад были набиты людьми, большинство из которых нахлобучили на головы «колпаки свободы»,[7]обычно служившие отличительным признаком освобожденных рабов.

Я сжала одной рукой руку Птолемея, другой — руку Хармионы. Во время этого праздника рабы и господа перемешивались, и хозяева прислуживали своим работникам.

Мне достался костюм гладиатора-самнита, но мне пришлось несколько изменить его, чтобы выглядеть поскромнее. Дело в том, что настоящие самниты носили лишь короткую набедренную повязку, поножи и высокий боевой шлем. Я рассудила, что мне стоит прикрыть тело кожаным нагрудником и наплечниками. А вот шлем мне очень понравился — у него был тяжелый изогнутый обод, орнамент по всему венцу и богато декорированное забрало.

Когда сам Децим вынес этот костюм, я взяла шлем обеими руками, медленно надела его на голову и, как только он оказался на месте, почувствовала себя другой. Я в первый раз поняла, каково ощутить себя воином, выйти на битву. И еще я поняла, что мне хочется этого — вести войска или командовать кораблем. Правда, в свое время я собрала армию против моего брата, но настоящего боя так и не увидела. Увесистый шлем и меч в руке неожиданно разгорячили мою кровь.

— Ты очень любезен, — поблагодарила я Децима.

— Не стоит благодарностей. Надеюсь, доспехи придутся тебе впору. Я взял их у одного из самых низкорослых бойцов, родом с Мальты. Эти мальтийцы хоть и коротышки, но отчаянно свирепы.

Децим нравился мне. Он имел учтивые манеры, был любим Цезарем, хорошо послужил и в Галлии, и в морских сражениях. Цезарь открыл мне, что в предстоящем году собирается назначить Децима префектом Галлии.

— Из тебя получилась весьма грозная гладиатрикс, — сказал он. — Но тебе нужен противник. Вот почему я принес два костюма. Твоим противником может стать Хармиона.

Он вручил ей старомодное снаряжение фракийского бойца.

— Вообще-то на арене такие доспехи уже не в ходу, но для маскарада вполне сгодятся.

«Какой милый, любезный человек», — подумала я.

И вот мы с Хармионой в роли двух гладиатрикс и Птолемей в виде колесничего — зеленое облачение чемпиона привлекло его тем, что это был цвет Нила — пробирались сквозь толпу в атриуме Цезаря, высматривая в сумрачном свете знакомые лица.

Поначалу я никого не увидела и с огорчением подумала, что в толпе все одинаковые. Потом с облегчением углядела Лепида: он стоял, прислонясь к стене, и жевал печенье. Хвала богам, на нем не было маскарадного костюма, иначе бы мне его не узнать.

— Привет, отважный воин! — приветствовал он меня, и я сняла шлем, чтобы начать разговор. Увидев, кто явился в обличье гладиатора, он удивился: — Великая царица, ты еще и воительница? И в каких сражениях ты участвуешь?

Приметив, как он разглядывает мои ноги и руки, я подумала, что стоит напомнить ему о Цезаре.

— Только против недругов Цезаря.

Он обвел рукой помещение.

— Дом кишит ими. Но Цезарь объявил амнистию для тех, кто не принимает помилования, и они устремились обратно в Рим. Подумать только! Если бы Катон был жив, возможно, он сегодня вечером появился бы здесь.

Мимо нас проталкивалась кучка рабов. Они громко объявляли о предстоящей игре в кости и призывали делать ставки.

— Это единственное время, когда рабам дозволены азартные игры, — пояснил Лепид. — Разумеется, открыто. Тайком они играют, когда хотят.

Он посторонился, давая им дорогу.

Потом через помещение прошествовала группа мужчин и женщин, наряженных галлами. Они принимали шутовские позы и распевали:

Цезарь галлов в триумфе провел,

На холм завел и с холма их свел.

Потом привел прямиком в сенат,

Куда прежде был вхож лишь аристократ,

И крикнул им громко: «Штаны снимайте

И тоги из пурпура надевайте!»

При слове «штаны» все «галлы» сбросили эту деталь костюма, и народ покатился со смеху. Цезарь в дальнем конце атриума тоже расхохотался, швырнул им пурпурное одеяние и крикнул, тоже в рифму:

— Надевайте тоги — прикройте ноги!

— Итак, это его не смутило, — заметил Лепид. — Интересно. Цезарь совершенно непредсказуем. Катон выводил его из себя, а такие издевки смешат. — Он огляделся по сторонам. — И меня удивляет то, что нет стихов о libertini.

Догадавшись по моему виду, что я не поняла, Лепид пояснил: