Книга Женская война - Александр Дюма

— В Либурн, гром и молния! — закричал Ковиньяк.

— Сударь, лошади падут прежде, чем мы успеем проехать два льё.

— Да мне и не нужно, чтобы они проехали так много! — закричал Ковиньяк и принялся погонять коней шпагой. — Только бы дотащили они нас до отряда Фергюзона; вот все, что требуется.

Тяжелая карета двинулась с места и покатилась со страшной быстротой. Люди и лошади, потные, задыхающиеся, окровавленные, подбадривали друг друга: одни криками, другие ржанием.

Нанон пробовала противиться, выпрыгнуть из кареты, но борьба истощила ее силы, она упала, истомленная, почти без чувств, ока уже ничего не слышала, ничего не видела. Когда она силилась отыскать Ковиньяка в этом хаосе быстро двигавшихся теней, голова у нее закружилась, она закрыла глаза, вскрикнула и упала, похолодевшая, на руки Франсинетты.

Ковиньяк обогнал карету, он скакал впереди лошадей. Из-под копыт его коня дождь искр летел на камни дороги.

— Ко мне, Фергюзон, ко мне! — кричал он.

В отдалении послышалось что-то вроде «ура!»

— Ад! — заорал Ковиньяк. — Ад, ты опять против меня, но думаю, что сегодня ты опять проиграешь! Эй, Фергюзон, сюда, сюда!

Два или три выстрела раздались за каретой. Впереди нее ответили целым залпом.

Карета остановилась. Две лошади пали от усталости, одна — от пули.

Фергюзон со своим отрядом напал в это время на людей герцога де Ларошфуко. Так как солдаты Фергюзона были втрое многочисленнее неприятеля, то бордосцы не смогли выдержать нападения. Они повернули лошадей, и все, победители и побежденные, преследующие и преследуемые, как облако, уносимое ветром, исчезли во мраке.

Один Ковиньяк с лакеями и Франсинеттой остался около Нанон, лежавшей без чувств.

К счастью, оставалось только шагов сто до селения Карбонблан. Ковиньяк донес Нанон на руках до первого дома в предместье. Тут, приказав приготовить экипаж, он положил сестру на постель и, вынув из одежды на своей груди какую-то вещь, которую Франсинетта не могла рассмотреть, вложил ее в судорожно сжатую руку несчастной женщины.

На другой день, выйдя из тяжкого своего состояния, которое она считала страшным сном, Нанон поднесла руку к лицу, и что-то мягкое и благовонное коснулось ее бледных губ.

То был локон Каноля.

Ковиньяк с опасностью для жизни геройски вырвал его у кровожадных бордосцев.

VI

Восемь дней и восемь ночей без памяти и без чувств лежала виконтесса де Канб в постели, куда ее перенесли, когда она узнала страшную новость.

Служанки ее ухаживали за нею, а Помпей сторожил дверь. Только он, старый слуга Клер, становясь на колени перед кроватью несчастной своей хозяйки, мог пробуждать в ней искру разума.

Многочисленные посетители осаждали эту дверь; но верный конюший, строгий в исполнении приказа, как старый солдат, храбро защищал вход, во-первых, по убеждению, что всякий гость, кто бы он ни был, будет неприятен его госпоже, а во-вторых, по приказанию доктора, который боялся всякого сильного волнения для виконтессы.

Каждое утро в дом несчастной молодой женщины являлся Ленэ, но и ему точно так же отказывали, как и всем прочим посетителям. Сама принцесса приехала туда один раз с большою свитой после посещения матери несчастного Ришона, которая жила в одном из предместий города. Кроме желания выразить виконтессе свое участие, принцесса хотела афишировать свое полное беспристрастие.

Поэтому она приехала к больной, собираясь сыграть роль милостивой повелительницы. Но Помпей почтительно доложил ее высочеству, что ему дано приказание, от которого он не может отступить, что все мужчины, даже герцоги и генералы, что все дамы, даже принцессы, должны покоряться этому приказанию, а принцесса Конде более всех прочих: после несчастья, недавно случившегося, ее посещение могло страшно изменить состояние больной.

Принцесса, исполнявшая или думавшая, что исполняет свой долг, и желавшая лишь одного — уехать поскорее, не заставила Помпея дважды повторить отказ и ретировалась со всей своею свитой.

На девятый день Клер пришла в себя. Заметили, что во время бреда, который продолжался все восемь дней двадцать четыре часа в сутки, она ни на минуту не переставала плакать. Хотя обыкновенно лихорадка сушит слезы, виконтесса так плакала, что возле ее глаз появились красные и светло-синие круги, как у величественной Святой девы Рубенса.

На девятый день, как мы уже сказали, в ту минуту, как уже отчаивались и не ожидали улучшения, виконтесса вдруг, как по волшебству, пришла в себя: слезы ее иссякли, глаза ее осмотрели комнату и с печальной улыбкой остановились на служанках, которые так усердно ухаживали за ней, и на Помпее, который так ревностно охранял ее.

Несколько часов просидела она безмолвно, опершись на локоть, упорно обдумывая одну и ту же мысль, которая беспрестанно восставала с новой силой в ее возвратившемся сознании.

Потом, не задумываясь, достанет ли у нее сил на исполнение созревшего решения, она сказала:

— Оденьте меня!

Изумленные служанки подошли к ней и хотели возражать. Помпей сделал три шага в комнату и молитвенно сложил руки.

Между тем виконтесса повторила ласково, но с твердостью:

— Я велела одеть себя… Одевайте меня!

Служанки повиновались. Помпей поклонился и, пятясь, вышел.

Увы! На розовых и пухлых щеках госпожи де Канб появились мертвенная бледность и худоба. Рука ее, все еще прелестная и изящной формы, казалась прозрачною. Грудь ее матовой белизной слоновой кости соперничала с батистом, которым ее прикрыли. Под кожей виднелись синеватые жилки, признак истощения от долгих страданий. Платья, которые она надевала так недавно и которые обрисовывали ее стан так изящно, теперь ниспадали длинными и широкими складками. Ее одели, как она желала, но туалет занял много времени, потому что она была очень слаба и три раза чуть не упала в обморок.

Когда ее одели, она подошла к окну, но вдруг отпрянула, как будто вид неба и города испугал ее, села к столу, спросила перо и бумагу и написала принцессе Конде письмо, в котором просила аудиенции.

Через десять минут после того, как Помпей отвез письмо к принцессе, послышался стук кареты. Она остановилась перед домом. Тотчас доложили о приезде маркизы де Турвиль.

— Правда, — спросила она виконтессу де Канб, — что вы изволили писать к принцессе Конде и просить у нее аудиенции?

— Да, сударыня, — отвечала Клер. — Неужели мне отказывают?

— О нет, напротив, дорогое дитя. Принцесса прислала меня сказать вам, что вы же хорошо знаете: вам не нужно просить об аудиенции, ее высочество готова принять вас всегда, во всякое время дня и ночи.

— Благодарю вас, сударыня, я сейчас воспользуюсь этим позволением.

— Что такое? — вскричала маркиза де Турвиль. — Как! Вы хотите выехать из дома в таком состоянии?