Книга Эдуард Стрельцов - Владимир Игоревич Галедин

народ обижался.

О тех статьях-фельетонах С. Нариньяни и И. Шатуновского с Н. Фомичевым немало уже сказано. Неплохо бы задуматься: насколько те публикации управляли реакцией обычных людей, тех, кто непосредственно заполнял трибуны, — особенно за воротами?

Прямо скажу: не качнулся политический маятник. Не случилось никаких баррикад и митингов. Верили прессе? А как же иначе? В конце концов, не все же попадали на стадион. Более того: кто-то туда и вовсе не стремился.

При этом статья в «Комсомольской правде» — и сегодня звучит веско и убедительно. Тогда же граждане, футбол недолюбливавшие, рассуждали конкретно: журналист, уж конечно, изучил подноготную этого самого Стрельцова. Который пьёт и гуляет, счёта деньгам не знает. Мы вот в его годы о личном транспорте и не думали. И вообще: персональный лимузин кому положен? Верно, кому надо. А не молокососу. Подумаешь, пару раз по мячику ударил...

Это ещё телевизор тогда не врос в жизнь. Коли бы, как сегодня, каждая семья имела возможность уходить в голубоэкранный мир, — вообще бы втоптали Эдуарда в грязь.

Посему недооценивать воздействие публикаций в популярной молодёжной газете мы не имеем права.

И всё же «аршином общим измерить», однозначно понять советский народ нельзя. Люди, неизбежно бывавшие на матчах, видели: парень не просто неповторимо одарён — он растёт и развивается. Что и подтвердится через те горькие, солёные семь лет, когда публика увидит «нового Эдика». Хотя медленное, не заметное быстрому глазу развитие шло всегда. Для кого-то простой, Стрельцов непринуждённо учился у многих и, прежде всего, у самого себя. Это самосовершенствованием называется. И болельщик такую вещь видел. Его не обманешь. Он же сверху смотрит.

Арест молодого торпедовца вызвал в массах самые разные версии. По сегодняшним меркам — фантастические.

Мол, да, изнасиловал. Но кого? Дочь посла, не меньше. Ибо, во-первых, зачем кто-то ещё Эдику нужен, если у него и так всё есть (а мы видели: это неправда), а во-вторых, кто б и дело завёл при других обстоятельствах? Ну и, в-третьих, а кто под него «роет и копает»? Такое произносилось, судя по всему, под закусь — и очередной лукавый мужичок завершал трапезу, артистично подмигивая новым знакомым.

...В действительности же никто толком ничего не знал. Обстоятельства дела не проходили «красной строкой» в СМИ (что, пожалуй, верно). И наивные суждения о его беззаботной жизни в заключении — оттуда же. Разве позволят Эдику сидеть, как всем? Конечно же, особые условия лично для него созданы. Иначе и быть не может!

Святая вера... Эх, если бы из тех заклинаний хоть что-нибудь оказалось правдой! Может, хотя бы силикоза удалось избежать!

А потом освобождение. И новые слухи, на этот раз не особо и расходящиеся с действительностью, — о его выступлениях за цех. Хотя всё равно преувеличений хватало. Что делать: он сам, того не ведая, неизбежно становился фигурой фольклорной. Только богатыри — в книжках и на васнецовской картине, а Стрельцов совсем рядом, неподалёку, на Автозаводской. И дом известен. Затем снова шли истории, воспоминания, авторитетные суждения тех, кто его «давным-давно знал» или, по крайней мере, виделся с ребятами, что с Эдуардом вместе росли. И не было конца-края народному красноречию. Это в какой-то степени альтернатива официальным СМИ: мол, в газетах такое не напишут.

Появление же Эдуарда в основном составе автозаводцев в 65-м вызвало неподдельный интерес уже отечественных интеллектуалов. И будущий нобелевский лауреат И. А. Бродский восхищался игрой Стрельцова, понятное дело, после освобождения. Ну, это когда их обоих освободили. Поэта Бродского — в сентябре 1965-го. Футболиста Стрельцова — в апреле того же года вернули в чемпионат.

И пошла публика — не меньше, нежели лет десять назад — только более разнообразная. Можно сказать и так: центрфорвард вернул на стадионы театр. Нет, в конце 50-х было в порядке вещей выбирать между «Современником» и, допустим, матчем «Спартак» — «Динамо». И на стадион, и на спектакль приходили парами. К концу же 60-х вкусы стали расходиться: прекрасной половине подавай искусство, а сильному полу — зрелище.

Мне думается, Эдуард Анатольевич на определённое время замедлил этот разлад. В качестве аргумента обращусь к блистательной статье А. П. Демидова, опубликованной не где-нибудь, а в журнале «Театр» (1969, № 8).

Для начала — коротко об авторе. Яркий журналист, искусствовед, балетовед (статьи о творчестве великих танцовщиц Екатерины Максимовой и Натальи Бессмертновой), заведовавший, ко всему прочему, отделом критики того самого журнала «Театр». Печатался он очень часто и уж точно писать по «заказу» о футболисте не стал бы. Тем не менее именно А. П. Демидову, тогда всего 25-летнему (он и умер-то в 45), принадлежит наиболее сильное, на мой взгляд, эссе о Стрельцове 60-х.

«Для Стрельцова — футбол, конечно, спектакль. Он начинается, должно быть, с выхода на разминку. И такова вся разминка — лениво-медленная, нарочито ленивая, специально медленная». Как верно сказано! Я отмечал уже: способы подготовки к игре у всякого свои. И ничего «нарочитого» Эдуард Анатольевич не собирался показывать юному балетоведу. А вот показал — невольно, некими последующими движениями: «Посмотрите, как элегантен этот грузный, тяжёлый, неповоротливый с виду Э. Стрельцов. Он даже чуть сутулится — ну, ничего, разве что кроме солидной фактуры от чудоспортсмена, суперспортсмена, лёгкого, изящного, точёного. Но вот он с мячом, такой же размеренный переброс с ноги на ногу, потом вдруг удар с лёту, нога вдруг предельно выпрямится, как бы потянется за мячом, ощущение полёта в самом движении; сила удара не самоцель, упор, скорее на точность пластической фразы. Эта точность и определяет то, что называется экономией движения. Эта точность, добавим, определяет и скорость движения — его неожиданность, коварность. Многие голы забиты Стрельцовым так — неожиданно, коварно».

Коварство большого балета (да и что оно по сравнению с «нас возвышающим обманом» хорошего футбола!) обсудим когда-нибудь потом; теперь же, думается, стоит поразиться лёгкости и мощи: «Для Стрельцова не существует ничего отдельно, каждый ход предполагает следующий: ведение мяча, остановка, передача — законченная фраза со своими смысловыми кульминациями, взлётами, перепадами, со своим дыханием. Моменты, когда он владеет мячом, становятся как бы маленькими четверостишиями, афоризмами. И там и здесь остроумие предполагает сама форма».

Надо признать: Александр Демидов писал ещё в иной эпохе. Чуть позже — и это талантливый журналист почувствует — станет потяжелее и с остроумием, и с формой в особенности.

...Но пора добавить в такой праздник души и непосредственно свои воспоминания. Расскажу поподробнее о матче чемпионата СССР в «Лужниках» между «Торпедо» и «Спартаком» 2 мая 1969 года. Точнее: не столько расскажу,