Книга Надежда узника - Дэвид Файнток

– Хватит! – не выдержал я.

– Простите, сэр. – Это была не просто формальная вежливость, в тоне Толливера чувствовалась искренняя жалось. Помолчав, он решился договорить:

– Есть и другие причины враждебности Росса. Он постоянно дразнит Берзеля и доводит его до слез, злобно отзывается о Кане и Аркин, а меня называет… – Выговорить это слово у Толливера не повернулся язык, – За это я однажды уже разобрался с ним в спортзале, и теперь он остерегается обзывать меня в глаза. Но враждебность его от этого…

– Его поведение было безупречным, – перебил я, – пока на корабль не пришел я. Нечего тут выдумывать другие причины. Во всем виноват я.

– А чем тогда объяснить поведение Рикки Фуэнтеса?

– Не знаю. Спросите у него.

– Однажды попробовал. Он впал в такую ярость, что чуть не бросился на меня с кулаками. Пришлось влепить ему три наряда. И с Берзелем не знаю как быть. Когда он повзрослеет? Ума не приложу, что с этими гардемаринами делать? Просто опускаются руки.

– Чушь! – Я вскочил и начал расхаживать по мостику. – Хватит ныть. Выполняйте свои обязанности, гардемарин.

– Есть, сэр.

– Другие трудности есть?

– Да. Ваш друг Алекс воротит от меня нос, говорит только с сарказмом, всячески пытается отделаться от меня. Я не гожусь ему в помощники.

– Может быть, вы слишком остро реагируете на…

– А что я могу сделать, если он старше меня званием? Не могу же я поставить его на место!

– Жаловаться на него мне вы тоже не можете!

– Я не жаловался, а ответил на ваш вопрос! Простите, сэр.

Какого черта я затеял этот дурацкий разговор?

– На сегодня хватит, мистер Толливер. Я закончу дежурство один.

– Вы хотите, чтобы я ушел?

– Да, этим вы доставите мне огромное удовольствие. – Я тут же пожалел об этих словах, но было поздно. Толливер козырнул и вышел. Зачем я это сделал?

На «Гибернии» и «Порции» общение с пассажирами поглощало значительную часть моего времени. Здесь же, на «Виктории», они со мной практически не разговаривали. Бойкот не особенно меня мучил, но все же сидел в душе неприятной занозой.

Сплошные напасти: экипаж, пассажиры. И Джеренс.

Очередной визит. Я отпер дверь его каюты. Джеренс с жалким видом сидел в углу.

– Как дела? – спросил я.

– Наркотик цел.

– Молодец.

– Вы обещали навещать меня каждый день.

– Я так и делаю.

– Разве? – искренне удивился он. – Но последний раз вы заходили ко мне…

– Всего восемнадцать часов назад.

– Сколько мне осталось?

– Тринадцать дней.

– Боже мой! Всю жизнь терпеть такие муки? Нет! Я уже не хочу быть гардемарином.

– Твое дело. – Я встал. – Накачивайся дурью без меня.

– Ну зачем вы меня так мучите? – Джеренс разревелся. – Почему не хотите помочь?

Откуда во мне взялась жалость? Разве он не сам погрузил себя в это дерьмо? Я сел на кровать.

– Ладно, давай поговорим. Садись сюда, – я похлопал рядом с собой по кровати.

– Заберите, пожалуйста, ампулу. – Джеренс сел рядом, вытер слезы. – Вы не представляете, как это трудно.

Я взял его за подбородок, повернул к себе и посмотрел ему прямо в глаза.

– Слушай внимательно. При желании наркотики можно найти всюду. От них нигде не спрячешься. Надо научиться смотреть на них равнодушно. – Должно быть, это звучало, как скучное поучение, нудное морализаторство, но ничего умнее мне в голову не пришло.

Джеренс лег лицом к стене, свернулся калачиком, грустно попросил:

– Вы обещали рассказывать интересные истории. Можно сейчас?

Мне отец не рассказывал ни сказок, ни историй о самом себе, а моя жизнь была такой неудачной, такой мрачной. Что хорошего я мог рассказать несчастному мальчику? Чем утешить?

Но я ему обещал. Надо держать слово. Тяжко вздохнув, я начал повествование:

– Родился я в Кардиффе. Этот город находится в Уэльсе. Когда я был в твоем возрасте, у меня был друг Джейсон…

Не знаю, внимательно ли он слушал, но лежал тихо, лишь иногда шмыгал носом и вытирал его рукавом.

Дня через два Рикки Фуэнтеса застукали ночью в камбузе рыскающим в поисках съестного по холодильникам. Стюард привел его на капитанский мостик, где в это время дежурили Алекс и Толливер. Толливер решился на серьезный шаг – вызвал меня. Вскоре, на ходу застегивая китель, я вошел на капитанский мостик и с порога заворчал:

– Какого черта…

– Он взломал холодильник фомкой, – сразу внес ясность Толливер.

Неужели Рикки на такое способен? Как я в нем ошибался! В приступе бешенства я схватил Рикки за лацканы.

– Как ты посмел! – гремел я, встряхивая его за грудки. – Варвар! Разжалую в кадеты! В солдаты! Отвечай! Как ты посмел?!

– Я поспорил… – лепетал Рикки, – …с мистером Россом… Простите… Я думал…

Я запустил свою фуражку в дальний угол и заорал:

– Вызвать Кана! Пусть выпорет Фуэнтеса немедленно!

– Есть, сэр.

Толливер позвонил Кану.

Мой рассудок мутился от ярости. Немыслимо! Вредительство! Среди ночи портить корабль! Любой гардемарин знает, что капитан в ярости страшен. Я им покажу! Всем!

Конечно, для гардемаринов набеги на камбуз – обычное дело. Помнится, я сам промышлял этим и ни разу не попался. Нет, однажды, когда был кадетом… Впрочем, это к делу не относится. С фомкой на «дело» мы никогда не ходили. Вошел Кан.

– Лейтенант Джеффри Кан по вашему приказанию прибыл, сэр.

– Знаете, что натворил этот варвар?! – воскликнул я с прокурорской патетикой. Кан прочитал запись в журнале.

– Выпорите его беспощадно! – приказал я.

– Есть, сэр, – ответил Кан. – Пошли, гард. Когда за ними захлопнулась дверь и шаги в коридоре стихли, меня пронзила запоздалая мысль.

– Эдгар, верни их! – крикнул я.

Уходил Рикки гордо, а теперь глаза у него были мокрые. Видимо, он хотел сохранить достоинство передо мной, а в коридоре расслабился и сдержать выступившие слезы уже не мог. Мое бешенство начало исчезать с быстротой воздуха, уносящегося из пробитого корабля в космический вакуум. Я поднял с пола свою фуражку, сделал несколько глубоких вздохов. От избытка адреналина в крови руки тряслись.

– Мистер Кан, подождите в своей каюте, – попросил я, – Мистер Фуэнтес к вам сам придет. – Может, попросить выйти Алекса и Толливера? Нет, это будет уж слишком. – Идите за мной, мистер Фуэнтес.

Я привел Рикки в комнату отдыха, безлюдную в этот час, плотно прикрыл дверь, указал ему на диван, а сам сел в кресло, придвинув его поближе.