Книга Повседневная жизнь старообрядцев - Кирилл Кожурин

Многодневным постам предшествовали «заговены» последний «мясоедный» день. Неделя перед началом Великого поста носила название Сырной, или Масленичной недели. На этой неделе разрешалось вкушать все продукты, кроме мяса, причём неделя была «сплошной», то есть среда и пятница были днями непостными. Масленица отмечалась широко и весело. Заканчивалась эта неделя Прощёным воскресением, когда все верующие просили прощения у своих духовных отцов и друг у друга.

Великопостные богослужения отличались неизменной строгостью и большим количеством земных поклонов. Но даже на их фоне особой истовостью, строгостью и большим количеством земных поклонов выделялось «Марьино стояние» — служба Великого канона святого Андрея Критского, всегда проводившаяся вечером в среду пятой седмицы Великого поста. Как говорится в Синаксаре, читаемый на этой службе канон Андрея Критского «толико есть широкий и сладкогласный, яко и саму жесточайшую душу доволен умягчити и к бодрости благой воздвигнути, аще точию с сокрушенным сердцем и вниманием поется».

«Марьино стояние» посвящено теме покаяния. В просторечии служба эта именовалась «службой тысячи поклонов», поскольку на протяжении её кладется порядка тысячи земных поклонов. Чтение Великого канона проводилось особой погласицей, применявшейся только для этой единственной в году службы. Основная мысль богослужения состояла в том, чтобы показать верующим: милосердие Божие доступно всем без исключения, как оказалось доступно великой грешнице и блуднице Марии Египетской. Но для этого необходима жизнь в истинном покаянии.

Замирщение и бытовые запреты

В условиях жесточайших гонений староверы сумели доказать не только свою жизнеспособность, но и жизнеспособность своей культуры, своего образа жизни и своего менталитета. И во многом этому способствовала та система бытовых запретов, которая существовала в их среде и не позволяла раствориться в чуждом иноверном, а порой и иноязычном окружении. Писатель Валентин Распутин замечает по этому поводу: «Старовер не курил, не пил вина, а в Сибири и чай пили лишь из трав и кореньев, строго соблюдали посты и моральные уставы, и лишь в одном не знал воздержания — в работе. Это был тот же человек, что и рядом с ним в обычной православной деревне, и всё же далеко не тот: по-другому живущий и верующий, по-другому смотрящий на мир — всё основательно, весомо, тяжеловато. Отлучённый от ортодоксальной церкви и судорожного общественного развития, он и их отлучал от себя, обвиняя в греховности и несамостоятельности, в пляске под чужую дудку. Со временем он выделился в особый тип русского человека, который вопреки всем бедам и обстоятельствам упрямо хранил в себе каждую косточку и каждый звук старой национальной фигуры, в тип, несущий живое воспоминание о той поре, когда человек мог быть крепостью, а не лавкой, торгующей вразнос»[308].

Принятые на себя добровольно запреты — от употребления тех или иных продуктов питания до общения с представителями внешнего «мира» — способствовали сохранению древлего благочестия, русской самобытности, здорового образа жизни. Сообщение с «миром» носило название «мирщения», или «замирщения», и считалось в среде староверов-беспоповцев серьёзным грехом. «Замирщение» могло произойти во время совместной молитвы, трапезы и вообще во время всякого общения без особой нужды с не принадлежащими к данному старообрядческому согласию людьми. Могло оно также произойти и через продукты, произведённые «неверными» или недозволенные к употреблению (чай, кофе, табак), через осквернённую посуду или через общественные заведения (бани, столовые).

Можно сколько угодно называть эти запреты «пережитками», но, как сказал известный французский культуролог и антрополог Андре Леруа-Гуран, «народ является самим собою лишь благодаря своим пережиткам». Вот лишь некоторые из подобных бытовых запретов и наставлений по поводу образа жизни (взяты из старообрядческой книги «Цветник»): «По всяк должны утро и вечер правило установлено исправляти: исповедь, крещения, крест носити на теле своем… Сходясь и расходясь часто прощайся и благословляйся, часто кланяйся в ноги и на молитву вставай часто, чистоту храни. Трезв буди всегда. Правило носи по всяк день, не проспи утрени, вечерни; еш редко, за все постись от пива, вина, от мяса, по праздникам не работай и бань не топи, чистоту блюди. Собак не пущать в ызбы, от мирских уходи прочь. Не пей, не еш, и не молись с ними нигде; чашки свои держи. Берегись как от собак от матернословцов, сквернословцов, брадобривцов, щепетников…»

Большое значение староверы во все времена придавали соблюдению посуды («чашничеству»). Так, например, среди староверов-федосеевцев было принято разделение посуды, употреблявшейся в быту, на «рабскую» (для «верных», «рабов Христовых») и «мирскую» (для «внешних»). И этот обычай, как и многие другие, бережно сохранявшиеся ревнителями древлего благочестия, тоже уходил своими корнями в христианскую древность, был освящён авторитетом Святых Отцов Церкви и соборных постановлений. В Кирилловой книге говорилось: «Аще армянин испиет из сосуда, таковому сосуду (сиречь чаши или иной какой посуде) молитвы не давати, но разбити».

В дораскольные времена на Руси с крайним подозрением относились к иноземцам. Так, ещё преподобный Феодосий Печерский писал о католиках: «..Я, Федос, худой, раб Пресвятой Троицы, Отца и Сына и Святого Духа, в чистой и правоверной вере рождён и воспитан в добре и наказании правоверными отцом и матерью, наставлявшими меня доброму закону: верой же латинской не прельщаться, обычая их не держаться, и причастия их избегать, и всякого обычая их избегать, и нравов их гнушаться, и оберегать своих дочерей: не отдавать за них и у них не брать. [Нельзя] ни брататься с ними, ни кланяться им, ни целоваться, ни есть или пить с ними из одной посуды, ни пищу их принимать. Тем же, кто у нас просит, Бога ради, есть или пить, дать, но в их посуде; если же не будет у них посуды, то в своей дать, а потом, вымыв её, помолиться…» Иностранные путешественники свидетельствуют, что «московитяне запрещают людям иноземной веры входить в свои церкви… И если кто из любопытства проберётся туда тайком, они сейчас же выводят его, схвативши за плечи, и выметают после него пол, чтобы очистить его от осквернения поганым прикосновением»[309]. А Адам Олеарий рассказывает о том, как после посещения им одного крестьянского дома хозяева пригласили священника, чтобы по-новому освятить своё жилище.

С другой стороны, подобного рода запреты были необходимым условием для сохранения своей идентичности и самобытности. Как отмечает О.М. Фишман по поводу тихвинских карел-староверов, старообрядческая община «могла существовать на протяжении ряда веков благодаря жёсткой системе запретов, регулирующих повседневное бытовое и обрядово-ритуальное поведение её членов, определявших религиозно-нравственные установки и общественное мнение. Система запретов выросла как практическое осуществление религиозно-догматического понятия “чистоты”. В старообрядческом (конкретно федосеевском) толковании это понятие включало в себя представления о духовной и телесной чистоте и нечистоте (грехе) в общении, “питии” и “ядении”, а также способах очищения (покаяния) в зависимости от степени греховности содеянного…»[310].