Книга Солоневич - Константин Сапожников

Размышляя о главном политическом и литературном труде своей жизни, его предназначении, содержании и отличии от многочисленных эмигрантских схем, программ и доктрин российского переустройства, Солоневич настаивал на том, что его проект уникален и реализуем, потому что учитывает всю прошлую историю страны:

«„Народная Монархия“ — это, конечно, не программа. Это попытка формулировать то общее, может быть, самое немногое, но зато и самое глубокое, что говорит в русском человеке и по ту, и по эту сторону рубежа. Так сказать, формулировка голоса крови. Попытка прощупать то основное, что строило Россию и что будет строить её и дальше.

Значит — не программа…

Это — попытка найти неизбежность и неотвратимость наших путей, путей, по которым „желающие“ пройдут победителями, а нежелающих судьба будет отбрасывать вон.

„Народная Монархия“ — предназначена не для эмигрантского легкого чтения — она предназначена для России.

„Народная Монархия“ в сущности является попыткой исследования тех форм, в которых русский национально-государственный инстинкт проявлялся за все века существования нации и государства»[214].

Необходимо отметить, что труд Ивана Солоневича «Народная Монархия» привлекает всё большее внимание современных историков, политологов, социологов, философов и действующих политиков, не говоря о политически активных слоях российского населения. «„Народная Монархия“ — многослойный, насыщенный разнообразным фактологическим материалом труд, жанр которого, по верному определению одного из специалистов, определить трудно, это — и исследование, и размышления, и философия, выстраданные при осмыслении исторического и личного опыта. Написанное И. Солоневичем звучит как многоголосый оркестр, исполняющий симфонию любви к России и боли за Россию»[215].

В условиях несомненного кризиса монархической идеи, ясно определившегося к концу 1920-х годов, защита и пропаганда Солоневичем народно-монархических идеалов (в ещё менее перспективных для неё обстоятельствах 1930–1950-х годов) выглядят (для его критиков) как политическое упрямство, как слепое доктринёрство вопреки доминирующим мировым процессам. И в СССР, и на Западе закрепилась стандартная точка зрения на то, что всё монархическое — это маргинальное, реминисценция отжившего, своеобразная отдушина для людей консервативного склада, находящихся на правом фланге современного общества, ностальгирующих по «прежнему историческому порядку».

Сам Солоневич и в своей главной работе, и сопутствующей публицистике не раз подчёркивал, что его идея «народной монархии» не должна восприниматься как апология исторически закостеневшего, неспособного к развитию и саморазвитию государственного строя. Отсюда его постоянные напоминания о том, что монархия — это естественное для России состояние власти, способствующее реализации её целей в тесном взаимодействии с народом:

«Нам нужны: достаточно сильная монархия и достаточно сильное народное представительство, причём силу той и другого мы будем измерять не их борьбой друг с другом, а их способностью сообща выполнять те задачи, которые история поставит перед нацией и страной. Мне могут сказать, что это утопия. И я могу ответить, что именно эта „утопия“ и была реализована на практике политической жизни Старой Москвы».

И в этом плане более чем справедливо мнение И. Н. Куклиной, исследовательницы творчества писателя-публициста, о том, что «по существу вся книга И. Солоневича посвящена одной, главной проблеме, а именно проблеме отношений между властью и народом в Российской Империи». Нельзя не поддержать её вывод: «Эта проблема по-прежнему остаётся главной проблемой и нынешней России»[216].

Ощущения творческой неудовлетворенности от «Народной Монархии» Солоневич не скрывал. И это понятно: работа над книгой велась в сложных, не располагающих к систематическому аналитическому труду условиях. «Со времени моего приезда в Южную Америку, — писал он, — я, волею судеб („Судьба — это политика“), меняю местопребывание своё уже в восьмой раз. Полное собрание моих выписок (для работы над „Народной Монархией“. — К. С.) представляет собою перепутанную кучу обрывков бумаги, иногда спрессованных под очень большим давлением. Для того чтобы привести эту кучу хоть в кое-какой порядок, нужно не меньше свободного месяца. И нужна рабочая комната. У меня нет ни того ни другого… Для „научной работы“ моя обстановка не годится никуда».

По словам Солоневича, «Народная Монархия» переделывалась и переписывалась четыре раза. Лишь после высылки в Уругвай писатель смог более или менее удовлетворительно завершить свой труд, но и тогда он говорил, что это только «схема» того, что он хотел бы написать. Солоневич был уверен, что после падения Советского Союза его книга будет востребована:

«Если я не ошибаюсь очень уж катастрофически, то в России она будет отвечать всей „тенденции развития“ новой и по-настоящему Национальной России. И вот именно поэтому я ещё и ещё раз обращаюсь с просьбой к нашим друзьям исправить все её ошибки, описки и даже опечатки. Я не историк. Объём моей „эрудиции“ очень разносторонен — от Клаузевица до Маркса — и от психоанализа до оккультизма. Но в исторической работе, какой по существу является „Народная Монархия“, моих знаний мне не хватает. И в этой работе могут быть ошибки. Их нужно исправить уже здесь, а не ожидать того, чтобы наши противники стали бы публично исправлять их в России. Первые два выпуска, „Основные положения“ и „Дух народа“, имеют очень общий характер, и в них фактические ошибки и пропуски очень маловероятны, хотя, может быть, есть и они. В дальнейших выпусках этих ошибок и пробелов будет больше. Их нужно ликвидировать уже здесь, чтобы к моменту падения пресловутого занавеса мы имели бы „катехизис“, по мере возможности неуязвимый ни для какой критики»[217].

«Для отдыха» Солоневич продолжал писать в очередные номера газеты главы-фельетоны романа «Две силы», который печатался под псевдонимом Глеб Томилин. С первого номера «Нашей страны» авантюрные похождения неунывающего Стёпки привлекли внимание читателей. Дубровская вспоминала:

«И. Л. так полюбил своего Стёпку (главный герой романа; поэтому очень скоро в разговорах роман стал называться „Стёпкой“), что во время каждого нашего посещения (Дель-Висо. — К. С.) разговор неминуемо касался „Стёпки“ и очередных его приключений для следующего номера газеты. „Стёпкой“ увлекались все: он пользовался исключительным успехом среди читателей. Уже из Уругвая… И. Л. меня просил, чтобы я ему посоветовала, что сделать с тем или иным персонажем романа „Две силы“ (вот тогда я поняла, что И. Л. всё же „накручивал на ус“ мои высказывания о литературе). Однажды он драматически мне написал: „Таня, мне приходится убить Стёпку! Как вы думаете, убивать или нет?“ Я ему ответила, что ни в коем случае, очень уж он симпатичен. И конечно, при наличии своего колоссального таланта И. Л. сумел „спасти жизнь“ Стёпки и выдумать новое приключение»[218].