Книга Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Электрон Приклонский

Пейзаж грустный: под бугром сбились в кучку несколько невзрачных домишек, а на совершенно лысой дюне, метрах в трехстах от нашего пристанища, темнеет подбитый ИС-2.

Сходили к танку, заглянули в открытый башенный люк, и настроение окончательно испортилось: наш коллега, механик, сидит в рабочей позе, упершись левой ногой в «трубу» и все еще выжимая левый рычаг... И похоронить человека до сих пор не могут...

30 октября

Томимся в ожидании отъезда. Надоели бесконечные совещания и собрания. Их уже окрестили в полку «заседаниями». Нет ничего смешнее этого слова на фронте.

Начинаю раскисать. Голова раскалывается от боли: на правом виске сидит здоровенный чирьина. Был в санчасти. Судя по нелюбезному приему, оказанному мне нашей капитаншей медслужбы, можно всерьез подумать, что всяческие хворости у людей появляются специально для того только, чтобы беспокоить эту желчную особу... Ну и дрянная же баба!

Поздним вечером, в темноте, нудно завывая, пролетели «Хейнкели» и долго бомбили где-то в стороне Риги.

1 ноября

Пухну постепенно и уж десять дней хриплю, как испорченный патефон: простыл, возвращаясь в полк из Риги после сдачи машины, под холодным дождем с ветром.

Последние несколько дней сильно захолодало, но вдруг с моря подул теплый западный ветер, принес дожди. Черная осень стоит: грязища и сырость.

Сегодня, после похорон неизвестного водителя с ИС-2, проходя небольшой группой мимо трех низких одноэтажных каменных домиков, до отказа набитых военным людом, увидели безобразную картину. Незнакомый капитан, размахивая пистолетом и страшно заикаясь, кричал на старую женщину, латышку, обвиняя ее в том, что она нарочно не хочет найти место для его команды, что она ни капли не уважает людей, которые ценою крови освободили от фашистов ее родной край, и во многих других смертных грехах. В лице его, исказившемся от гнева, не было ни кровинки, глаза метали молнии. Тут же стояли освободители, раненые солдаты в бинтах и лубках, уже размещенные в этих домиках, живущие здесь в ожидании эшелона, и с молчаливым неодобрением посматривали на разбушевавшегося офицера. Он был здесь самый старший по званию. И самое грустное в этой сцене было то, что старуха, по-видимому, ни слова не понимала по-русски, а если бы даже и понимала, то все равно не смогла бы помочь ничем этому командиру. Худое, точеное строгое лицо ее, с резкими морщинами около губ и глаз, в черной рамке платка, низко прикрывавшего лоб, оставалось бесстрастным, а усталые глаза в темных тенях глазных впадин смотрели на ругателя со спокойным достоинством. И было жаль обоих. Тогда хладнокровный Вася Бараненко, подойдя к капитану сзади, вдруг нежно, но крепко обнял его за плечи, а Ципляев ловко перехватил руку с пистолетом. Вдвоем они отвели офицера в сторонку и по-дружески растолковали обстановку. Тот с трудом успокоился, спрятал наконец оружие, и мы, облегченно переведя дух, зашагали своей дорогой.

2 ноября

Идут регулярные, насколько это позволяет обстановка, занятия по боевой и политической подготовке. Понятно, что не всем это по душе, и некоторые ребята ворчат.

4 ноября

Сдал заявление и рекомендации в партбюро и заступил дежурным по части.

5 ноября

В городе замечательная баня! Не помню, в какой уж раз банный день падает на мое дежурство. Это очень хлопотно, но чего не вытерпишь ради такого праздника. Да здравствует баня всегда и везде!

7 ноября

Торжественное заседание поредевшего личного состава полка по случаю 27-й годовщины Великого Октября. Даже сердце сжимается, когда видишь, как мало осталось старых товарищей... Зато какие орлы! Из Калининской области, из-под Острова, пробились с тяжелыми боями сквозь бесконечные болота, по немыслимому бездорожью к самому берегу Балтийского моря и последнюю союзную столицу освободили... «Сила силе доказала...»

Неожиданно меня избирают в президиум. Алексей Петрович ободряюще подталкивает меня в спину. Поеживаясь, сижу за длинным столом на сцене: хлопчатобумажная гимнастерка моя вся в пятнах от машинного масла, да и прохладно в клубе.

Зачитывают приказ по армии от 27 октября (номера не запомнил) о награждении солдат и офицеров полка за участие в боях при освобождении столицы Латвии. Среди фамилий награжденных назвали и мою. Не ослышался ли? Вопросительно смотрю на Каневского, восседающего по правую руку от командира полка, а майор выразительно кивает мне, подмигивает и крепко хлопает в ладони коротких рук... Еще один орден Отечественной войны 2-й степени. Мы с Нилом уже трижды орденоносцы... без орденов.

Заседание длилось недолго. Ребята поздравляют друг друга, все обрадованы и возбуждены предстоящим вот-вот отъездом: погрузка объявлена на завтра. Растроган и удивил всех начпрод, по случаю такого дня доставивший из Риги бочку отличнейшего, как определили Нил и Алексей Петрович, пива, на которое мы всем миром тут же и навалились. И было оно очень кстати.

А полки, что ожидали вагонов перед нами, с вечера начали быстро грузиться.

9 ноября

В полдень эшелон двинулся из Иецавы на восток. На какой-то станции нас продержали до самого вечера, и мы, как водится, чтобы скоротать время, плясали и танцевали прямо на перроне.

12 ноября

Режица. Тут уже ходят пассажирские поезда! Даже странно как-то нам. Нил, Вася Егоров, Саша Ципляев и сержант Чернов (типичный москвич не только по слишком акающему говору, но и по всем повадкам. С лица его, «редькой концом книзу», не сходит умненькая усмешка и выражение некоторого превосходства над серыми провинциалами, за что его многие недолюбливают) сразу ушли на вокзал, чтобы поскорее добраться до Москвы и тем самым выиграть несколько часов для побывки. И действительно укатили. А у нас в вагонах телячьих тоже неплохо... Едем и стоим весело, и песни сменяют одна другую.

17 ноября

Промелькнули Погорелое Городище, Шаховская, Волоколамск. Снова, как и в прошлом году, меня встречает зима. Дождь сменился снегом. Холодно. Эшелон тормозит на станции Истра. Это уже Подмосковье.

18 ноября

По окружной дороге перегоняют наш состав к северной ветке – и, увлекаемый электровозом, он с ветерком мчится в Загорск!

После разгрузки, предупредив комбата, почти бегу по заснеженному, принарядившемуся в белое городу в Троице-Сергиевскую лавру – не к обедне, а к Лиде, чтобы представиться по случаю благополучного возвращения. С бьющимся, кажется, прямо о шинель сердцем отыскиваю, предварительно споткнувшись несколько раз в темноте о невидимые ступеньки, нужную дверь, распахиваю ее и замираю на пороге длинного помещения с низкими сводчатыми потолками.

Вдоль стен ряды железных коек, сдвинутых попарно ради экономии места. Посреди комнаты длинный, узкий, грубо сколоченный стол; до его края от двери всего три шага. Над столом свисает на старом, разлохмаченном шнуре единственная осветительная точка.

Лида уже писала, что они теперь послушницы, схимницы, так как их учительский институт вместе с общежитием разместился в обители, в здании бывшей духовной семинарии. Смешно.