Книга Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем - Сергей Ильин

Вот только сама по себе привычка ни на кого не смотреть (и в то же время все нужное и важное замечать), ни от какого мужского внимания не зависеть (и в то же время только о нем втайне и помышлять), исполнять каждый жест так, как будто играешь на сцене (и в то же время с тоской мечтать о том, когда же можно будет, наконец, расслабиться), – она, эта пагубная привычка, делает так, что женщина все больше вживается в красивую роль носительницы креста (то есть сохранять неприступное достоинство для всех без исключения) и все меньше получает удовольствие, когда может положить его на пол (то есть совершить сексуальное благодеяние ради какого-то мужского исключения).

Здесь можно было бы заключить, что роль поглощает человека, и этим все закончить, но справедливости ради следует все-таки добавить, что это правда, но лишь до того момента, пока ее (роль) не сменит еще более великая роль, и ею может быть, как легко догадаться, только настоящая и большая любовь.

И если, во-первых, наша выдающаяся женщина на нее способна, а также, во-вторых, если нашелся достойный ее мужчина, то в таком случае крест недоступности не просто медленно и осторожно снимается с отягощенной спины, но радостно отбрасывается в сторону, – и «человеческое, слишком человеческое» в который раз празднует свою победу над тем, что претендует быть чем-то большим, чем просто человеческое: так в самой лучшей актерской игре роль полностью сливается с личностью актера, и так любая религиозная роль спорит с ролями общечеловеческими, втайне им завидуя и стараясь их превзойти громкостью слов и жестов, монументальностью сюжета, а также общим ходульным величием.

Кое-что о пресловутой дружбе между мужчиной и женщиной

I. (Горькое раскаяние). – Мужчина и женщина, знакомые по детству или юности, а теперь в годах и с семьями, будучи счастливыми или по меньшей мере удовлетворенными мужьями и женами, встретившись случайно спустя долгое-долгое время и поневоле возвращаясь разговорами в прошлое, когда они знали друг друга и мужчина ухаживал за женщиной – тогда они были еще парнем и девушкой – и между ними, быть может, уже «было что-то», а быть может, и не было, – так вот, в такие редчайшие минуты осознания, что жизнь могла бы пойти по другому руслу или даже просто сулила приятное развлечение, которое не состоялось и его уже не вернуть никогда, – итак, эти мужчина и женщина, как правило, готовы простить себе и другому любой промах по части интимного акта, но они никогда не простят себе и другому то чудовищное обстоятельство, что этот акт по тем или иным причинам вообще не состоялся.

И почему-то думается в этой связи, что так называемая «дружба между мужчиной и женщиной», феномен сам по себе редкий и весьма подозрительный с точки зрения психологии, только тогда возможна, когда в разнополых друзьях дремлет тайное взаимное половое влечение: настолько тайное, что они, уже живя параллельными жизнями, не хотят сами себе в нем признаться, и в то же время настолько взаимное, что они не могут до конца друг от друга оторваться.

И тогда их историю можно кратко выразить следующими стихами.

Они не любили друг друга,но лучшими были друзьями,и часто в минуты досугаделились пустыми мечтами.

Себя иногда заставлялис насмешливым медлить ответом —и профили их составлялиаллею с чуть видным просветом.

Порою улыбкой встречались —в молчаньи, на осень похожем,и парой влюбленной казалисьсебе и случайным прохожим.

Их руки пожатьем бесплоднымдруг друга украдкой ласкали —они же под небом холоднымкакого-то счастья искали.

II. (Сыр в мышеловке). – Бывают такие женщины (и реже мужчины), которые и к тридцати и даже к сорока годам остаются одни, но при этом выглядят настолько привлекательно, что многие мужчины (и соответственно женщины) не понимают, как такое возможно, и вот они снова и снова предпринимают попытки, чтобы завладеть сердцем такой «романтически одинокой женщины» (или странным образом «оставшегося не у дел» мужчины): в конце концов рано или поздно – то есть чем интенсивней их попытки к сближению, тем раньше – они начинают постигать, что «тут что-то не так» и «где-то неподалеку собака зарыта», эту «собаку» они очень скоро находят, и ею обычно являются либо порядочная степень фригидности, либо серьезный изъян в характере, либо то и другое вместе, однако подобное открытие, как легко догадаться, не способно доставить радость ни тому (или той), кто его сделал, ни тем более тому (или той), на чей счет оно сделано, – и тогда наилучший выход из положения – это остановиться в самый последний момент, сделать вид, что ничего еще не произошло, «законсервировать» и «заморозить» процесс ухаживания надолго, а по возможности даже навсегда, – и хотя такой шаг «за милю пахнет искусственностью», все-таки, как это ни парадоксально, он предпочтительней обнаружения слабости, от которой поистине оказалась зависимой целая личная жизнь – не забудем: уже д'Артаньян догадывался, что «никакая дружба не выдержит разоблачения интимной тайны», – надо ли говорить, что отношение между такими мужчиной и женщиной, сумевшими остаться на заветной черте, будут отныне и до скончания их века напоминать сцену застывшей перед сыром в мышеловке мыши, которая не может ни убраться добровольно восвояси (уж слишком соблазнительно пахнет сыр), ни смелым наскоком схватить его (она нутром чувствует большую опасность), и только умное поведение несостоявшихся партнеров (один из которых, играющий роль мыши, может, например, делать вид, будто его сыр не очень-то и интересует) способно до определенной степени не только спасти ситуацию, но и придать ей характер вполне оригинального – наполовину дружеского, наполовину влюбленного – общения?

Сцены супружеской жизни

Сцена первая, фиксирующая дискретное торжество и ту особую теплоту во взгляде, с которыми обращается женщина к своему спутнику в ресторане, после того как она заметила, что ею интересуются мужчины за соседним столиком, – когда все еще только начиналось.

Сцена вторая, когда прямо-таки физически, почти по закону Термодинамики чувствуешь, как равномерно распределяется со временем на двоих то явное превосходство, которое вначале имел над другим один из супругов, и процесс этот обычно сопровождается смущением во взгляде, когда его (процесс) замечает посторонний, – где-то в середине пути.

Сцена третья, показывающая, что как бы ни было безгранично взаимопонимание между мужчиной и женщиной, только способность долго и непринужденно вместе молчать, в том числе не глядя друг на друга, доказывает подлинную близость между ними, – в апогее.

Сцена четвертая, задерживающаяся на живом, но умеренном интересе слегка разочарованной в муже жены к постороннему симпатичному и одинокому мужчине, – интерес этот никогда не сопровождается кокетством во взгляде, но всегда тем теплым, терпеливым и постоянным вниманием к новому собеседнику, которое действует на мужчину сильнее любого кокетства, и только то обстоятельство, что замужняя женщина точно знает, что внимание ухаживающего за нею мужчины адресовано как бы не к ней одной, а ко всем женщинам, даже к женщине вообще, тогда как супружеская любовь, как бы она ни износилась, представляет из себя все-таки некоторое доказательство личной предпочтительности, – оно пока еще удерживает женщину от адюльтера, – начинается движение от середины к концу.