Книга Сердце проклятого - Ян Валетов

За саму мачту, плавающую правее, уже цеплялось с полсотни людей, в том числе и центурион Юлий, пытавшийся расстегнуть и сбросить с себя тяжелый нагрудник. Плыть к остальным не было никакого смысла. Напрягая спину до хруста, Иегуда начал подтягивать себя и га-Тарси как можно ближе к деревянным обломкам, и ему это удалось.

Шаул вцепился в скользкую деревяшку мертвой хваткой и повис на ней, оглядываясь. Иегуда, добравшись до клубка мокрых, похожих на серых змей веревок, не стал терять времени: связал между собой два свободных такелажных конца и закрепился, вставив руку в петлю. Теперь, даже если он замерзнет насмерть, его тело будет привязано к обломкам и не утонет. Тем, кому судьба дала шанс оказаться рядом с поверженной мачтой, возможно, было суждено выжить. Остальным не повезло, спасти их могло только чудо. Каждый удар волн, разбивавший «Эос» корму, гнал обломки ближе и ближе к спасительному берегу — оставалось только ждать. Ждать и надеяться.

Иегуда уже умирал от холода, проникающего в самое сердце, когда почувствовал под ногами дно из камней и песка. Новая волна выбросила их на берег. Валы играли с остатками мачты, то оттаскивая их в полосу прибоя, то снова вышвыривая на гальку, пересыпанную крупным каменным крошевом.

Иегуда с трудом высвободил окоченевшую руку из мокрой веревочной петли, ухватил Шаула за одежду, оттащил подальше от кромки воды и только тогда позволил себе упасть рядом и замереть в изнеможении, вонзив пальцы в мокрый мелкий песок.

Он лежал и слушал грохот моря.

Было холодно. Очень холодно. Не так, как в воде, не так, чтобы замерзнуть насмерть, но достаточно, чтобы к вечеру трястись в горячечном бреду. Ветер, завывая, задувал под одежду, и кожа под ней горела, словно от ожога. Нужно искать укрытие. Хоть какое-то — забиться между камней, найти расщелину, пещеру, груду хвороста…

Развести огонь было нечем. Иегуде удалось сохранить только пояс с деньгами да железный перстень, висящий на прочном кожаном шнурке на шее. И все — немногочисленные пожитки (а он, как все путешественники, не обременял себя лишними вещами) остались на «Эос», в котомке. Несколько камней, в беспорядке лежащих на берегу, можно было с трудом посчитать укрытием от ветра. Пока Иегуда переводил туда Шаула, наконец-то выбросило на гальку и мачту с остальными потерпевшими кораблекрушение — теперь они по одному и группками выбирались из прибоя и падали в нескольких шагах от воды.

Дождь умерился, струи его походили на нити сентябрьской паутины, и в серой слизи ненастного дня стало вдруг видно, как в отдалении море терзает севшее на камни судно. Полуразбитый корпус зерновоза развернуло, волны били в один из бортов и корабль от этого заваливался на бок все больше и больше. Через час, а то и меньше, Адриатика доест свою жертву — разобьет и, утащив часть в свои глубины, выплюнет ненужное на берег. Обломки, разбитую утварь и тела мертвых людей.

Иегуда заметил среди спасшихся и хитреца-кормчего, и центуриона, и солдат — Марка и Кезона. Из без малого трех сотен пассажиров «Эос» уцелело едва ли сотня, возможно, чуть больше. Надо было бы помочь обессиленным товарищам по несчастью отползти подальше от бушующего прибоя, но у Иегуды не было на это сил. Совсем не было. Сейчас он чувствовал себя стариком. Нет, разум его по-прежнему был ясен и мыслил он быстро, как в годы молодости. Но тело… Тело!

Сгорбившись и пряча лицо от косых струй дождя, Иегуда побрел прочь от кромки воды.

Пришла пора заботиться о себе, подумал он с грустью, для всего остального просто не хватит сил.

На своего вернувшегося спасителя Шаул посмотрел уже осмысленными глазами.

— Спасибо, — произнес он по-гречески, стуча зубами.

Иегуда молча кивнул, принимая благодарность, и неловко уселся на зернистый песок напротив Шаула, опершись спиной на мокрую глыбу. Тут, между камнями, было значительно теплее — от дождя скрыться не получилось, но зато ветер почти не чувствовался.

— И тебе спасибо… Если бы ты не задержал кормчего, то не спасся бы никто.

— Бог подсказал мне путь к спасению, — прошептал Шаул. — Он же сохранил нас… Спас от неминуемой гибели.

— У меня сложные отношения с Богом, — сказал Иегуда. — Я привык больше полагаться на себя.

Га-Тарси улыбнулся.

— Как твое имя, человек? — спросил он доброжелательно.

— Зови меня Калхас…

— Но ты — не Калхас?

— Возможно. Но если ты назовешь меня так, я откликнусь.

— Ты — грек? Впрочем, я и сам вижу — не грек. Иудей.

— Какая разница, Шаул? Я и сам порою не помню, кто я и откуда… Зови меня Калхас, считай меня греком. Это ничего не меняет.

— Наверное, — согласился Шаул и на миг прикрыл глаза темными веками. — Раньше тебя звали иначе… Я помню тебя, Калхас. Твое лицо показалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, когда и где мы виделись. А сейчас я вспомнил… Ты был в Эфесе в ночь кровопролития. Ты и Мириам га-Магдала. Я еще тогда подумал, что ты ей не чужой… Это был ты, ведь так?

Немного подумав, Иегуда кивнул.

— Я редко ошибаюсь, — продолжил га-Тарси устало. — У меня прекрасная память на лица — помню тысячи. Имя могу забыть, но лицо — почти никогда. Это или дар, или наказание. Зачем мне помнить лица тех, кто давно умер? А я помню… Скажи, а этот перстень у тебя на шее?

Иегуда невольно коснулся перстня ладонью.

— Это перстень смертника?

— Да.

— Кому он принадлежал?

— Моему другу…

— Его распяли?

— Да.

— Давно?

— Очень давно.

— Ты друг Мириам, — сказал Шаул, глядя мимо собеседника. — Носишь на шее перстень смертника, называешься греком, хоть сам иудей… Все это странно. Но у всего на свете есть объяснение. Почему ты спас меня, Калхас? Нет, спрошу не так… Почему ты спас именно меня? Тогда, в Эфесе, ты явно не был рад встрече со мной. Я чувствовал — ты не принимаешь ни меня, ни то, что я говорю…

— Ты изменился, га-Тарси.

— Люди не меняются сами по себе. Нас меняет то, во что мы верим.

— Значит, тебе повезло с верой, она изменила тебя. Тебя прежнего я бы спасать не стал.

— Ты привык говорить прямо.

— Да, Шаул. Я не люблю юлить. Остров большой, я думаю, что он обитаемый. Уже сегодня нас найдут местные жители. Другой возможности сбежать у тебя не будет.

Га-Тарси вскинул на Иегуду взгляд, полный удивления.

— Тебе не надо ехать в Рим, равви.

— Мне не ехать в Рим? — переспросил Шаул. — Бежать? Но за мной нет никакой вины! То злое, что обо мне сказано — клевета, и сделано это из зависти. А если я побегу, то, значит, я в чем-то виноват… Я не хочу бежать.

— Виноват ты, Шаул, или не виноват — не важно, — сказал Иегуда со всей серьезностью. — Если ты попадешь на глаза Цезарю, то наверняка умрешь.