Книга Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

Дом, где были ее мать и брат, Филипп, Люси, театр ее трудов и испытаний был гаванью, к которой она стремилась всею душою, святилищем, вмещавшим ее святыню, где она была безопасна от нового падение. Мысль о Стивене причиняла ей страшные терзания, но, как и всякая боль, она возбуждала деятельность других мыслей. Но мысль о том, что будут говорить и думать о ее поведении, и не приходила ей в голову. Любовь, глубокое сострадание, мучительное раскаяние не оставляли места для других чувств.

Дилижанс увез ее в Йорк, еще далее от дома, но она не узнала этого прежде, чем ее высадили в полночь в этом старинном городе. Что до того? она может переночевать здесь, а завтра поедет домой. При ней был кошелек со всеми ее деньгами, банковым билетом и совереном; она забыла его в кармане, когда ходила третьего дня за покупками.

Но легла ли она спать в ту ночь в мрачной спальне гостиницы с твердою решимостью идти по стезе раскаяние и самопожертвование? – нет; подобная жизненная борьба не так легка; великие жизненные задачи не так легко разрешаются. Во мраке ночи она видела лицо Стивена, обращенное к ней с выражением страдание и страшного укора, она снова чувствовала всю раздражительную прелесть его присутствия, с которым жизнь уже не казалась тяжелым подвигом, а каким-то легким плаванием в потоке радости и блаженства. Любовь, от которой она отреклась, возвращалась к ней с новою, жестокою, чарующею силою. Она чувствовала, что готова была снова броситься в ее объятия, и в это мгновение видение ускользало от ее взоров и как бы исчезало в тумане, оставляя за собою только замиравший звук какого-то глухого и пронзительного голоса, говорившего: «оно прошло, прошло навеки».

Книга седьмая

Последнее убежище

ГЛАВА I

Возвращение на мельницу

После обеда, между четырех и пяти часов, Том Теливер стоял в аллее, ведущей к старому дому дорнкотской мельницы. Пять дней прошло с тех пор, как Стивен и Магги покинули Сент-Оггс. Он был теперь хозяин дома и наполовину уже исполнил завещание покойного отца. В продолжение нескольких лет, стараясь постоянно обуздывать свой характер и работая, что есть силы, Том достиг всеобщего уважение, с искони века бывшего наследственным достоянием Додсонов и Теливеров.

Но на лице Тома, освещенном жаркими лучами летнего, вечернего солнца, не видно было ни удовольствия, ни торжества; губы его были сжаты и выражали неудовольствие; суровая, глубокая морщина рисовалась над его строгими бровями; надвинув фуражку на лоб, с целью защитить себя от лучей, и заложив руки глубоко в карманы, он начал ходить взад и вперед по дороге. Никаких известий не было от сестры с тех пор, как Боб Джекин возвратился на пароходе из Медпорта, и положил конец всем невероятным предположением о несчастии, случившемся на воде, объявив, что он видел, как она сходила на берег с корабля вместе с мистером Стивеном Гест. Каких вестей можно было ожидать теперь: что она вышла замуж, или что? Вероятнее, что она не вышла замуж. Том приготовился ожидать последнего, то есть худшего, что могло случиться – не смерть, но бесчестие.

Когда он шел, поворотясь спиной к воротам и глядел на сток воды из мельницы, хорошо нам знакомая женщина, высокого роста, с черными, блестящими глазами, подошла к калитке и остановилась, глядя на него с сильным биением сердца.

Брата она в детстве боялась больше всего на свете, и страх этот она сохранила с летами. Она боялась его так, как мы всегда боимся тех людей, которых любим, несмотря на их неуступчивость, непреклонность и неизменчивость. Не отдавая себе в этом отчета и не имея возможности устранить себя от этого влияние, глубокое чувство страха наполняло всю душу Магги в эту минуту, но она была твердо намерена возвратиться к брату, как в единственное убежище, назначенное ей судьбою. Припоминая прежние свои ошибки и слабости, она чувствовала угрызение совести за оскорбление, нанесенное ею теперь семейству, и готова была на глубочайшее унижение. Она почти желала выслушать от Тома строгий упрек и готова была молча и терпеливо покориться резкому, порицающему суждению брата, против которого она так часто восставала. Теперь оно казалось ей более, нежели справедливым. Кто мог быть более кротким, нежели она в эту минуту? Ей необходима была эта внешняя помощь, чтоб облегчить свою вину, свое несчастье полным, смиренным признанием перед людьми, взгляды и слова которых были бы отражением ее собственной совести.

Магги пролежала в постели целый день в Йорке с страшною головною болью, происшедшею, вероятно, от ужасного напряжение и истощение в предшествующий день и ночь. В глазах ее все еще видны были следы физических страданий, и вся ее фигура в этом платье, которое она так долго не переменяла, придавала ей вид изнуренный и несчастный. Она приподняла защелку калитки и, потихоньку вошла. Том не слыхал, как отворилась калитка, он в эту минуту был у самой плотины, близь которой с шумом ревел поток; но он скоро повернулся; взглянув в эту сторону, он увидел Магги. Лицо ее, истощенный вид и одиночество показались ему подтверждением худших его предположений. Он остановился, дрожа всем телом и бледнее от отвращения и негодования.

Магги тоже приостановилась шагах в трех от него; она чувствовала ненависть в его взгляде: но ей надо же было говорить.

– Том, начала она слабым голосом: – я пришла назад к тебе; я возвратилась домой искать убежища… я тебе все расскажу.

– Нет тебе больше дому у меня, – отвечал он, дрожа от злобы. – Ты нас всех осрамила, ты замарала имя моего отца. Ты сделалась проклятием для лучших друзей твоих. Ты сделала подлость… ты обманула… никакие причины недовольно сильны, чтоб удержать тебя от зла. Я навсегда умываю руки: ты мне больше не сестра.

В это время мать их подошла к дверям; она стояла, как громом пораженная, видя Магги в таком положении и слыша слова Тома.

– Том, – сказала Магги с большою решимостью: – я, может быть, не так виновна, как ты подозреваешь. Я никогда не хотела поддаваться своим чувствам; я боролась против них. Я слишком далеко заехала на лодке, и не могла возвратиться во вторник. Я приехала, как только могла.

– Я не могу тебе более верить, – сказал Том, понемногу переходя от лихорадочного раздражение первой минуты к холодной неумолимости. – Ты была в тайных отношениях с Стивеном Гест, как прежде с Филиппом. Он ездил к тетке Мосс, чтоб с тобою видеться; ты с ним одна гуляла по полям. Если б ты вела себя не так, как ни одна скромная девушка не повела бы себя с женихом своей кузины, то этого не могло бы случиться. Все люди в Лю-Кресте видели, как вы проезжали – вы проезжали мимо всех других местечек и деревень. Ты знала, что делала. Филипп Уоким тебе служил только ширмой, чтоб обмануть Люси, добрейшего друга, которого ты когда-либо имела. Ступай, взгляни, что ты с ней сделала: она больна, не может говорить, и мать не может подойти к ней близко, чтоб не напомнить ей о тебе.

Магги была оглушена; слишком удрученная, подавленная своею грустью, она не в состоянии была различить разницу между ее настоящей виною и братниным осуждением, тем менее оправдываться и защищаться.

– Том, – сказала она, ломая руки от отчаяние и делая сверхъестественное усилие, чтоб говорить. – Что бы я ни сделала, я горько в том раскаиваюсь; я хочу загладить свою вину, я готова переносить какие угодно унижение; я хочу, чтоб меня удержали от дурного впредь…