Книга Часть целого - Стив Тольц

А теперь о самой печальной части трагедии: все мои реформы систематически сворачивались, ликвидировались нововведения, все положительное, что я сделал, подвергалось ревизии. Вот так! Случилась самая короткая в истории социальная революция! И этот срез австралийской действительности был отсечен, как вредоносная опухоль. Никого больше не забавлял тот фарс, которым я дирижировал. Все поняли: их одурачили. И мы оказались в той точке, откуда начали. Переписывая со сверхзвуковой скоростью историю, меня клеймили обыкновенным бессмысленным помрачением ума. Каждая тридцатиминутная программа новостей перечеркивала по месяцу реформ. На всех каналах телевидения появлялись грустные лица пенсионерок, рассказывавших, сколько денег они потратили, высылая каждую неделю по доллару, и сколько могли бы купить на них молока, жидкости для мытья посуды и — не сочтите за иронию — лотерейных билетов. Да, да, вновь закрутились барабаны общенациональных лотерей, и граждане обрели крохотные шансы на выигрыш.

Я старался улыбаться зеркалу, и улыбка превращала мою грусть в уродство. Вина полностью моя! Мне не следовало бороться с бессмысленностью, как не следовало сражаться с опухолью. Надо было ее растить, чтобы она стала огромной и мясистой.

В те дни я почти все время проводил на полу в спальне, с такой силой уткнувшись подбородком в бежевый ковер, что подбородок тоже приобретал бежевый цвет, а вместе с ним все внутренности: легкие были бежевыми, бежевое сердце толкало бежевую кровь по бежевым сосудам. Вот в такую минуту ко мне и ворвался Джаспер — нарушив мое бежевое существование, чтобы передать полученные в мой адрес угрозы расправы.

— Кто этот хмырь Тим Ланг? — спросил он.

Я перевернулся на спину и рассказал все, что знал, хотя знал я очень немного.

— Значит, моя мать погибла на его барже во время одной из его гангстерских войн?

— Можно сказать и так.

— Значит, этот человек убил мою мать?

— Она совершила самоубийство.

— Как ни поверни, он погубил наши жизни. Если бы не этот подонок, у меня, наверное, была бы мать, а ты не стал бы предметом всеобщей ненависти в Австралии.

— Не исключено.

— А что говорит Эдди?

— Ничего не говорит.

Я сказал правду. Власти прижали ему хвост, и не только потому, что он был администратором моего проекта. Просрочив визу, он уже нарушил закон. У него отобрали паспорт, каждый день вызывали на допрос, но не спешили выдворять в Таиланд, поскольку дальнейшее расследование требовало его присутствия в Австралии. Несмотря на это, он единственный среди нас сохранял спокойствие. И это спокойствие казалось естественным и непробиваемым. Внезапно я почувствовал, что восхищаюсь им, и хотя подозревал, что его спокойствие — только маска, но она была самой целостной и прочной из всех, что мне приходилось видеть.

— Черт знает что! — буркнул Джаспер. — Что ты намерен делать?

Интересный вопрос. Величайшее жульничество. Все утверждали в один голос: Мартин, тебе следует готовиться к тюрьме. Как ты готовишь себя к заключению? Заперся в кладовой и ешь черствый хлеб с водой? Но мне следовало что-то предпринять. Против меня выдвигали все новые и новые обвинения. Власти дошли до такой глупости, что вытащили на свет дело об «Учебнике преступления», решили продолжать расследование и в этом направлении. Я превратился в некое подобие ветхого здания, которое предназначили под снос, и все собрались посмотреть, как оно рухнет.

У меня остался единственный шанс немного успокоить людей — вернуть деньги. Я заявлю, что меня самого, как и их, обманули, но я сделаю все, что в моих силах, чтобы возвратить все, до цента, даже если мне придется потратить на это всю жизнь. Слабый ход, но я предпринял попытку. Пришлось продать лабиринт. Расставание с тем, что я так тщательно планировал и во что вдохнул жизнь, разбило мне сердце. Я строил его не для того, чтобы обрести мечту о счастье, а чтобы потрафить подозрительности и ненависти. Хотел спрятаться в нем от мира, и он служил мне в этом верой и правдой.

Все в один голос советовали мне не показываться на аукционе, но я не мог устоять — очень сильно хотелось узнать, кто станет новым владельцем моего детища. Джаспер тоже присутствовал — ведь и его хижина поступила на торги — та самая, которую мы строили будто бы своими руками. Потенциальных покупателей собралось не меньше тысячи. Хотя не могу сказать, сколько из них было настоящих, а кто пришел просто поглазеть.

Меня мучили спазмы в желудке. На меня смотрели и перешептывались. Я громко крикнул, что шепот — деградация человеческой речи, но мне никто не ответил. Я занял место под своим любимым деревом, но и оно не подсластило горечи поражения — враг пил шампанское в сердце крепости, возведенной специально для того, чтобы держать его на расстоянии. Одно было отрадно: многие потерялись в лабиринте, и их пришлось оттуда выводить. Это задержало торги. А когда они начались, аукционер произнес короткую речь, назвав дом и лабиринт «царством одного из самых противоречивых умов в Австралии», что неприятно меня смутило, но в то же время наполнило извращенным чувством гордости. Я царственно сложил на груди руки, хотя понимал, что меня посчитают шутом, а не низложенным королем. Лабиринт выдал масштабы моих раздутых страхов и паранойи, и, стоя на торгах, я ощущал себя физически обнаженным. Понимали ли собравшиеся здесь люди, что они укрепили меня во мнении, что я самый запуганный из всех живущих?

В итоге, видимо, благодаря моей диковинности, параноидальности и печальной известности, лабиринт был продан за семь с половиной миллионов долларов — почти в десять раз дороже его стоимости. Это, как и следовало ожидать, убедило прессу и ее верных подданных — народ, что я человек богатый, и только усилило ненависть ко мне. Покупатели, как я выяснил, владели сетью дорогих мебельных магазинов и намеревались открыть лабиринт в качестве аттракциона для туристов. Что поделать? Это не самое большое из всех унижений.

Я переместил книги и весь свой хлам в камеру хранения на склад, а себя самого — в квартиру, которую для меня и Кэролайн сняла Анук. Мне даже не представилось шанса предложить людям эти семь с половиной миллионов долларов в качестве брошенного собаке куска мяса, хотя собака с большим удовольствием вцепилась бы мне в ногу. Правительство наложило арест на все мои активы и заморозило банковский счет. И я, замороженный и обложенный со всех сторон, ждал, когда против меня выдвинут обвинение. Большего бессилия испытывать невозможно.

Я тонул. И мне захотелось потянуть кого-нибудь за собой. Но кого? Мне не приходило в голову ненавидеть соотечественников за то, что они ненавидели меня. Но я сохранил каждую каплю в необъятном резервуаре ярости на то, чтобы подпитывать отвращение к журналистам, этим лживым и лицемерным особям, похожим на сторожевых псов нравственности во время гона. Я возненавидел их зато, что они сделали с моей матерью и отцом. За то, что обратили свою любовь на Терри. За то, что травят меня. Да, я осуществлю месть. Эта мысль засела в моей голове. Вот почему я не дрогнул и не надломился. Я не был готов рухнуть в одиночку и начал строить последний план. План ненависти. План возмездия, хотя мне никогда не удавалась месть, несмотря на то что мстить — самое древнее людское занятие. Я также никогда не защищал свою честь. Даже не понимаю, как люди способны произносить с невозмутимым видом это слово. В чем, скажите на милость, разница между понятиями «запятнанная честь» и «задетое самолюбие»? Неужели есть такие, кто верит в подобную чушь? Нет, я хотел отомстить, потому что средства массовой информации постоянно ранили мое эго, мое подсознание, мое суперэго и прочее в этом роде. И я намеревался сделать им добро.