Книга Шапка Мономаха - Наталья Иртенина

– Гонец, князь, – коротко доложил сотник.

Кметь, заледенелый от скорой езды на морозе, сдернул с головы шапку.

– Святополк киевский готов сговориться с переяславским и черниговскими князьями, чтоб вместе идти войной на тебя, князь, – на едином дыхании выпалил он. – Уже и крест изготовились целовать в этом друг другу.

– Помирились, значит, братцы, – скрипнул зубами Давыд и, поднявшись, ринулся на Туряка, вцепился ему в плечи. – Ты втравил меня, ты и расхлебывай! Зачем посадил под замок косматого? Его б послал к Мономаху, а не убогого чернеца бы теперь бестолку уговаривал!

– Сам же ты, князь, хотел чернеца послать, – спокойно ответил Туряк.

– Легче на смерть его послать!

Давыд построил кукиш и сильно ткнул им в нос боярину. Удар получился жесток, из разбитого носа поползла кровь. Князь поспешно убрал руку, отшагнул. Холоп, случившийся возле, подал боярину утиральник. Тряпица оказалась нечиста, но боярин не побрезговал.

– Так отправь косматого, князь, – прогнусавил он, зажав ноздри утиральником. – Никто его в затвор не сажал – сквозняком случайно замкнуло дверь, а отроки не заметили: крепко спали.

– Так иди и скажи ему все это, – немного остыв, велел Давыд. – Пусть тотчас на коня садится!

Когда Туряк был уже в сенях, его нагнал злой окрик:

– Да чернеца от меня забери!

…Во второй раз киевский воевода Путята Вышатич дивился сватам, пожаловавшим на его двор. О том, чтобы сбыть Забаву с рук, он и надеяться перестал. Другой уже год никто в женихи не набивался. А до того изредка сватавшихся дочь отпугивала самовластным видом и надменным взором с недобрым прищуром.

– Злыдню взрастил, – пенял ей воевода. – Змею у себя на груди вскормил! Родного отца бесславит своим сиденьем в девках. Надо мной уж вся дружина за глаза потешается. Воевода, мол, девку переспорить не в силах. А того хуже, злословят на ухо князю: где такому полки водить! Вот до чего ты меня довела, доченька. Благодарствую тебе, уважила отца!.. За какое мое согрешенье платишь мне таким позором?!

Забава лишь гордо отмалчивалась и убегала в свою светелку. Путята однажды подслушал под дверью – из светелки доносились вздохи. А что значили сии воздыханья, воевода не дознался.

Нынче во второй раз по товар прибыл знакомый купец. За два года, прошедших с тех пор, как он был простым десятником и побитой рожей расплатился за неправое сватовство, попович переменился. Еще шире сделался в плечах и груди, ударом, верно, мог и быка расшибить, одеяние стало богаче – уже не лисьим мехом согревался, а куньим, и сапогами щеголял сафьянными вместо простых кожаных. Свататься к воеводе пришел не вдвоем, как в прошлый раз: снарядил дружину в два десятка кметей. Тороки набиты – видно, что не голыми руками хочет взять невесту. Да и очи смотрят уже без того наглого задора, но с некоей вразумленностью. И то дело – княж муж все-таки, а не жеребец-отрок. Только шапку попович заламывал столь же лихо, как прежде. Однако дивился боярин не переменам в нем, а тому, что не испугался во второй раз быть с презрением отвергнутым нравною девицей.

– Поздорову ли живешь, Путята Вышатич? – спрыгнув с коня, приветствал Олекса хозяина.

– Не жалуюсь, слава Богу, – степенно отвечал воевода.

– В добром ли здравии твоя чадь и домочадцы? – ступив на крыльцо, осведомился княж муж.

– Сыновья в силу входят, чадь верно служит, а жена моя померла.

– Благополучна ли Забава Путятишна? – войдя в горницу вслед за боярином, поинтересовался Олекса. – По-прежнему ли цветет и украшается добродетельми?

– Благополучна, да как бы не отцвела вскорости, – не сдержал горечи боярин. – А о добродетелях ты сам у ней узнай. Мне ее добродетели неведомы.

Отроки внесли в дом дары и расположили на лавках, откинув крышки со скрынь: златые колты, рясна и серьги, височные кольца, самоцветные ожерелья, диадема из серебра с нанесенными чернью святыми образами, гребень из кости морского зверя с резными узорами и такие ж пуговицы, отрезы ярких паволок – бархата, аксамита и тафты.

– Хочу взять, боярин, дочь твою в жены. Не откажи мне в руке Забавы Путятишны.

– Отказать не в силах, – вздохнул Путята Вышатич, – но и принудить ее не могу – своенравна моя дочь, как степная необъезженная кобылица. Что хочешь делай. Коли сможешь купить ее – приданого не пожалею. А не сможешь – в третий раз не приходи. Отвезу ее в Туров, и пускай прозябает там, как может, на тощих туровских дрожжах.

Сказав это и велев звать Забаву, воевода сел в сторонке и безнадежно засмотрелся в окошко.

Воеводская дочь заставила себя ждать. Олекса прохаживался по горнице, сосредоточенно думал. За окошком смеркалось, и боярин украдкой подремывал. Наконец в сенях скрипнули половицы. Забава Путятишна, появившись, ожгла поповича взглядом и тут же отвела очи. Равнодушно, как показалось гостю, глянула на украшения и паволоки.

– Кому же, батюшка, все эти дары?

– Ты бы, Забавушка, не строила дуру из себя, – сердито ответил воевода. – Для тебя, ненаглядной, подарки. – Боярин громко застучал пальцем по столу: – Меня не жалеешь, себя хоть пожалей. Обсыплется вся твоя краса вскоре, как маков цвет, локти себе кусать будешь, слезами горючими обольешься! И так уже перестарок – двадцать лет, чай, на свете живешь.

– А дай-ка я, батюшка, гостя нашего послушаю, – невозмутимо сказала девица, присев на лавке. Небрежно оправила подол бирюзовой атласной рубахи, расшитой бисером и жемчугами, пробежала тонкими пальцами по застежке парчовой, на меху душегрейки, сложила руки на поясе и взмахнула ресницами на поповича. – Ну-у? – удивленно как будто бы спросила.

Олекса, запламеневши от ее невинного кокетства, позабыл все искусные слова, коими хотел склонить к себе девичий слух, и брякнул:

– И в самом деле, пора тебе, Забава Путятишна, быть бабой, а не девкой, а мне – мужем. Выходи за меня!

И ни словечка о любви. О чем, впрочем, не стал жалеть, увидев, как задумалась девица и как склонилась к плечу гладко убранная голова.

Забава не отвечала так долго, что воевода отвлекся от созерцания сумерек за слюдяным оконцем и повернулся к дочери. В лице его было удивление пополам с пугливой, как мелкая птаха, надеждой.

Олекса ждал, улетая душой в пропасть – равно ожидая и смущенного согласия, и надменного отказа.

Но Забава паче чаянья избрала ни то и ни другое. Разочарованным взором скользнула по нему и сказала:

– Что ж, если любишь меня, витязь, так в знак любви добудь мне живьем диковинного зверя китовраса, о котором писано в грецких книгах и про которого сказывают, будто он живет за высокими и ледяными полуночными горами. Добудешь – стану твоей, душой не покривлю. В том тебе клятву даю.

Она встала, подошла к Распятию на стене, перекрестилась и поцеловала пригвожденные ноги Христа.