Книга Меч и корона - Анна О’Брайен

Ни одна рука не поднялась, ни один голос не прозвучал, чтобы выразить какое бы то ни было несогласие.

— Я отсеку руку всякому, кто посмеет обнажить меч в моем присутствии, — рявкнул Анри при первой же возможности.

Вероятно, они были такими покорными еще и потому, что слышали, как он поступил при первом посещении Вестминстерского дворца, где поначалу хотел устроить нашу резиденцию. Дворец, разграбленный дочиста сторонниками Стефана, невозможно описать словами.

Но Анри не растерялся.

— Боже правый! Они что, живут, как свиньи на скотном дворе?

И это сказал человек, который во время военных походов, не задумываясь, заворачивался в плащ и ложился спать на полу вместе с простыми воинами. Который мог целый день ходить не причесавшись, если ему об этом не напоминали.

— Что, никому в голову не пришло подготовить дворец к нашему прибытию? Мне нужно поесть, нужно, чтобы моей супруге было тепло. Ну, живо! Чтобы и часу не прошло! Кто отвечает за этот ублюдочный дворец? Я выпушу ему кишки и брошу воронам, пусть клюют…

Да, мы не услышали ни единого голоса, который осмелился бы хоть что-то ему возразить.

И вот мы здесь, за шесть дней до праздника Рождества.

Давно сброшены грязные дорожные одежды, мы облачены в наряды из шелка, атласа и прозрачного газа. Подол и рукава украшены обильным шитьем, а верх сплошь покрыт горностаевым мехом. У меня на плечах, под плащом, покоится византийское ожерелье Мелюзины. От кого бы она ни происходила, я думаю, этот торжественный миг ей бы пришелся по вкусу, несмотря на унылую обстановку, отнюдь не добавлявшую огня ее великолепным опалам. Сегодня они выглядят серыми и тусклыми, унылыми и безответными, когда я касаюсь их рукой. Я дрожу от холода. Слава Богу, хоть догадалась взять с собой эти нижние юбки. Я плотнее заворачиваюсь в мантию, скрывая то, что нахожусь уже на последнем месяце беременности и готовлюсь вот-вот родить Анри еще одного ребенка.

Архиепископ Теобальд совершает помазание короля Генриха[98]священным миром. Затем меня. Миро стекает у меня по волосам и коже неприятными холодными жирными каплями, а новые вассалы Анри стоят и с любопытством смотрят, сжав пальцами перевязи мечей, а выражение лиц и не рассмотришь за густыми бородами. Прямо задворки цивилизации, еще хуже Парижа. Эти англо-норманны грубы и невоспитанны, как франки: ни остроумия, ни обаяния, ни романтики, да и одеты по старинке. Нет у них пристрастия к трубадурам — хотя, если говорить до конца честно, двадцать лет войны и опустошений из кого угодно выбьют романтику.

Все это время Бог и его ангелы почивали, так здесь говорят.

— Какое счастье нам привалило, — шепчет Анри мне на ухо. — Я трудился, воевал ради этой минуты, но только рука Всевышнего может привести к успешному завершению дела.

— Жизнь недорого ценится, — отвечаю я.

Ведь я его едва не потеряла. Да и сюда мы попали только благодаря смерти. Одни смерти были в далеком прошлом, другая — совсем недавняя, однако без цепочки этих смертей Анри ни за что не добился бы своей цели. Принц Вильям утонул при крушении «Белого корабля» много лет назад. Евстахий подавился поданными ему угрями. А теперь нет и Стефана, всего через год после подписания Винчестерского мира.

— Мы будем жить вечно, — усмехнулся Анри. — Ну, хотя бы до тех пор, пока вы не родите мне целый выводок сыновей, которые смогут продолжить мое дело.

Он погладил мою руку, потом живот.

Теобальд подносит корону Англии. Ее изготовили по заказу Завоевателя как подобие императорской короны Карла Великого. Тяжелая, изукрашенная самоцветами, она пришлась Анри как раз впору. От прадеда правнуку. Анри спокоен, ни один мускул не дрогнул на лице. Похоже, он затаил дыхание, и ни один волосок не выбился наружу, ни один шнурок не развязался, все застежки крепки, даже подол мантии не запылился. Длинный камзол, алый с золотом, поверх расшитых рубах — эмблема его власти. На руках вместо обычных охотничьих рукавиц — унизанные драгоценными камнями перчатки из белой замши. Сапоги начищены до блеска. Сомневаюсь, что мне удастся увидеть его таким безукоризненно одетым еще хоть раз в жизни.

На мою голову также возлагают корону — поменьше размером, с самоцветами по ободу, с выступающими широкими fleurs de lys из чистого золота. Корона, достойная королевы.

Не герцогская диадема, не венец — корона. Тяжеловата, но ничего, привыкну. Почувствовала, как Анри сжал мою руку.

— Итак, победа. Есть империя для нашего сына.

К сводам аббатства взлетает одобрительный гул голосов. Я всматриваюсь в лица. Какими видят нас они? Видят нового короля, который едва вышел из юношеского возраста? Пусть побережется тот, кто так о нем думает. Анри молод годами, но с колыбели оттачивал политические навыки. Вижу, они начинают осознавать истинную цену своего нового монарха, когда Анри приносит клятву править по заветам своего деда, Генриха Первого. Тем самым он в один миг перечеркивает несчастливые годы правления Стефана — одним росчерком пера с приложением печати, да еще своим громким резким голосом.

Мы выходим из Вестминстерского аббатства и оказываемся под тяжелым, затянутым тучами небом девятнадцатого дня декабря месяца года 1154-го. Солнце не появляется, чтобы приветствовать нас, как виделось мне в мечтах. Тучи нависают низко, тяжелые, обещающие новый снегопад.

Нам подводят лошадей, украшенных парадными уборами. А толпы, выстроившиеся вдоль нашего пути, волнуются, вытягивают головы, чтобы лучше видеть. Что скажут они? Станет ли кто-нибудь ворчать, проклинать, призывать к бунту? Нет, нет. Слышатся приветственные возгласы, они звучат все громче, гремят над толпой, пока едва не заглушают перезвон колоколов у нас над головой. Я машу рукой в ответ — и тут же улавливаю, что Анри отвлекся.

Слежу за направлением его взгляда… Он заприметил смазливую мордашку в толпе, девушка отвечает ему улыбкой.

Я вздыхаю и упираюсь туфелькой в его сапог. С силой надавливаю. Анри в мгновение ока встрепенулся и перевел взгляд на меня, недоуменно подняв бровь. Он не пытается извиняться. Думаю, никогда и не попытается. Сейчас он мой, мы связаны прочными узами, но я не питаю иллюзий.

И все же, хотя нас и окружают толпы народа, вельможи и клирики, мы с ним поворачиваемся друг к другу, там же на ступенях собора. Молчание! Взгляд, улыбка. Осознание того, что связывает нас и что сулит нам будущее. Ни одного лишнего жеста, но мне кажется, будто Анри коснулся моей щеки рукой, а может быть, даже губами.

Да, он мой.

Мы делаем шаг вперед, и на меня вновь обрушивается шквал приветствий.

— Waes hael![99]— приветствуют они нас на старинном саксонском наречии[100]. — Vivat Rex! — гремят в противовес этому англо-норманны.