Книга Черная вдова - Анатолий Безуглов

— Не знаем, — мотнул головой Ян Арнольдович.

— Ну, так узнали бы. Да ещё подумали: несчастная женщина, которую обманывали почти десять лет! Так вот, к чести Кима Харитоновича будет сказано, в прятки он со мной не играл. Сам открылся. Единственное, о чем я его просила, чтобы не знали дети. Во всяком случае, до тех пор, пока не станут совсем взрослыми. Это условие Ким Харитонович выполнял. — Вероника Петровна, тяжело задумавшись, помолчала. — Может, и хорошо, что сын и дочь так и не знают, что их отец… — Она снова вздохнула.

«Вот, значит, почему она не убивалась из-за смерти мужа», — подумал Латынис.

Подробности отношений Ростоцкой и Варламова он ворошить не стал и последнее, о чем спросил, были ли у покойного вредные пристрастия — к выпивке или, может, к наркотикам?

— Хорошее вино и коньяк муж любил, — отвечала Вероника Петровна. — Но пил в меру. Ну а насчёт наркотиков… Ким Харитонович предпочитал удовольствия реальные, осязаемые… Впрочем, категорически утверждать не берусь. По существу, последнее время мы были чужие люди.

Больше ничего интересного выведать у вдовы не удалось. Но и то, что она сообщила, было ценным. Майор решил эти сведения углубить, расширить, в чем и преуспел.

Действительно, последние восемь лет Варламов и Ростоцкая фактически были мужем и женой, что они, однако, пытались тщательно скрывать от окружающих, особенно от сослуживцев. Фамилия Ростоцкая досталась Стелле Григорьевне от отца. Правда, около трех лет она была Голубкина. Брак секретаря Варламова с ничем не примечательным инженером Голубкиным был загадочным пятном во всей этой истории. Но в этот промежуток времени Стелла Григорьевна с мужем переехала в трехкомнатную кооперативную квартиру в самом центре Москвы, после чего последовал развод. Супруги расстались, инженер из квартиры выселился. Можно было предположить, что этот брачный финт задумали и проделали из-за дополнительных квадратных метров: так бы секретарша могла претендовать лишь на однокомнатную квартиру.

Все расходы по роскошному уютному гнёздышку: паевой взнос (а он был выплачен полностью), мебель и прочая обстановка — нёс Варламов. Более того, совсем неподалёку от столицы, в деревне, на имя Ростоцкой была приобретена ветхая избушка, которая в минимально короткий срок — всего лишь за одно недолгое московское лето — превратилась в премиленькую комфортабельную дачу, включая сауну на участке. Здесь же имелся под домом тёплый гараж, где стояла новенькая «Волга», оформленная на имя Стеллы Григорьевны.

По самым скромным подсчётам, дача обошлась Варламову не менее, чем в тридцать тысяч, не считая, естественно, автомобиля. А вот сколько он вложил в двухэтажный особняк на окраине Южноморска, в котором проживала родительница Стеллы Григорьевны пенсионерка Кроль, сказать было трудно. Тут уж постарался Блинцов, выкроив для строительства дома самые лучшие дефицитные материалы.

Стелла Григорьевна навещала мать несколько раз в году, живя у неё по два-три дня. Но вообще-то она не афишировала своё имущество, ни движимое, ни недвижимое. А тем считанным людям, которые знали о нем, Ростоцкая говорила, что якобы все это оставил ей муж, Голубкин…

Когда Латынис сообщил все эти сведения руководителю следственно-оперативной группы, Чикуров заметил:

— Откуда у Варламова могли быть такие деньги? Его зарплаты явно не хватило бы на все эти приобретения и расходы.

— Учтите, Игорь Андреевич, он содержал ещё и свою законную семью! У них обстановка тоже очень даже богатая, у детей дублёнки, всякие там мохеры, джинсы, «Шарпы», «Панасоники»… Опять же — «Волга»!

— Это меня и смущает. Но один из основных вопросов, связаны ли Варламов и Решилин, так и остаётся невыясненным, — сказал следователь.

— Я встречусь с Ростоцкой. Может быть, Варламов был с ней более откровенен, чем с законной супругой.

— Только не надо её настораживать, — посоветовал Чикуров. — Мы ещё не знаем взаимоотношений Стеллы Григорьевны с Блинцовым. Кто может поручиться, что они не связаны какими-нибудь махинациями? Тем более что работают в одной системе и Блинцов в какой-то степени зависит от Ростоцкой.

— Хорошо, Игорь Андреевич, — сказал Латынис. — Я что-нибудь придумаю.

И он надумал отправиться к заместителю начальника отдела министерства под видом любителя и коллекционера современной живописи. Латынис позвонил Стелле Григорьевне на работу и попросил продать ему картину Решилина, в крайнем случае — обменять на какое-нибудь произведение искусства: у него-де есть выгодное предложение. Ростоцкая удивилась, откуда известно, что она имеет работу знаменитого художника? Ян Арнольдович ответил, что эти сведения он получил из уст самого Решилина, трагически погибшего несколько дней назад на Чёрном море. Приманка сработала безотказно: Стелла Григорьевна была заинтересована. Тем более что сообщение о смерти художника появилось в газетах и взбудоражило всю Москву.

Ростоцкая назначила встречу Яну Арнольдовичу вечером у неё дома, предупредив, однако, что будет не одна. Возможно, она опасалась, как бы под личиной коллекционера к ней не завалился грабитель.

Жила Стелла Григорьевна на улице Герцена, рядом с Центральным Домом литераторов. Открыл Яну Арнольдовичу здоровый цветущий мужчина лет тридцати. Раздевшись в передней, Латынис прошёл в комнату, сопровождаемый недобрым взглядом раскормленного дога ростом с телёнка.

Решилинскую картину он «узнал» сразу (выспросил о ней дотошно у вдовы Варламова), чем развеял последние сомнения у хозяйки квартиры, если они у неё были. Потом завели светский разговор. Пытаясь выведать, была ли Ростоцкая знакома с художником, или, может быть, Решилина знал её бывший шеф, Латынис был крайне осторожен, старался ни на чем не заострять внимания хозяйки.

Увы, Стелла Григорьевна отрицала как своё знакомство со знаменитым живописцем, так и Варламова. Говорила она, по-видимому, правду. Солгала лишь в том, что картина досталась ей от мужа, с которым она развелась.

«Сделка», разумеется, не состоялась: Ян Арнольдович нарочно предложил смехотворную цену за картину Решилина. Отказавшись от кофе, Латынис раскланялся.

А на следующий день он отправился на дачу погибшего художника, где тот проводил большую часть времени и где жила родная сестра Феодота Несторовича.

Ехать пришлось на электричке, затем — на автобусе. Погода стояла совершенно неподходящая для загородных прогулок: шёл настырный холодный дождь, порывами налетал ветер. Сойдя на последней остановке в чопорном дачном посёлке, Ян Арнольдович узнал, что до решилинского участка топать ещё километров пять. Ему показали тропинку, которая огибала водохранилище. Майор и так весь озяб и промок, а глядя на свинцовые волны, ходившие по водным просторам, ощутил холод ещё сильнее. Сырость словно проникла до самого мозга костей.

«Отсюда, наверное, и пошло слово „промозглый“, — мрачно думал Латынис, борясь со встречным ветром.

Когда он добрался до небольшого посёлка, состоящего всего из десятка необъятных участков с солидными домами, то совершенно закоченел. Постучал в одни ворота, другие — никто не откликался (в решилинскую дверь майор не звонил, у него были другие планы — пока что поговорить с соседями). Наконец его впустили. Это была дача военного, какого-то генерала армии. Фамилию майор не расслышал, а переспрашивать было неудобно. Открыл калитку отец этого самого генерала. Старик оказался сердечный, повёл Яна Арнольдовича в тёплую комнату, предложил горячего чая. То, что милиция интересовалась Решилиным и его родственницей, его не удивило: ежели уж человек пришёл пешком в такую погоду, резон, выходит, имеется.