Книга Последняя черта - Феалин Эдель Тин-Таур

Алиса не врезала ей тут же только потому, что застыла от ахуя. В какой-то степени Катю понимала, в какой-то — нет. Какой смысл винить что её, что Ворона в этом? Они не сверх люди, что бы предугадать выстрел, не могут возвратить с того света — ничего не могут. Только опять сжать зубы и продолжать Лёхой начатое. Что бы не зря. Алексей сам решил сделать это публично, не желал прятаться за левыми аккаунтами в соц. сетях. Говорил, что это — плевок в лицо, показатель того, что он не боится.

Катя давилась подступающими слезами и судорожными рыданиями где-то в глубине, а сейчас ненавидела что эту стерву, что этого...

— Тебе руки отрезало? Ноги? Ты почему нихера не сделал?! — крикнула, бросилась на Ворона, но остановилась напротив, не находя в себе силы на удар; и потихоньку подступало осознание.

Сейчас уже ничего не сделаешь. Можно было раньше, можно было! Она отступила, тряхнула головой, но слёзы пришли без предупреждения, хлынули непрерывным потоком. Лёша... Только она его обрела, как тут же потеряла. Тёплый, сильный, стальной Лёша — о, чья бесчеловечность могла сломать сталь?!

Катя сдёрнула с вешалки пальто, попыталась толкнуть Ворона, но тот схватил её за руку.

— Куда? — хрипло спросил он.

— Туда же, куда ты их посылал! — психанула Катя. — Нахер!

Не поняла — то ли он её выпустил, то ли сама выкрутилась, но снова обрела свободу под тонкими обломанными крыльями, едва-едва держащими хрупкое измученное тело, снова скрылась в темноте — без каблуков и совсем бесшумно. В одних носках — какая, сука, разница, если больше незачем обуваться, незачем краситься, незачем застёгивать пальто... незачем быть свободной и незачем быть.

— Твой выбор, — отчаянно проговорил Ворон в пустоту, где секунду назад стояла Катя. — Кто я, чтобы его отнимать.

Всё-таки моргнул. Почувствовал, как что-то мокрое катится по щеке. И закрыл за Катей дверь.

Каста стащила с волос шапку и прижала её к губам, жмурясь.

"Возьми себя в руки, наконец!" — ударило по ушам и Алиса поняла, что реплики друга до конца её дней будут звучать в голове и раздавать пиздюлей. Хорошее наследство, ничего не скажешь. И всё же теперь в этой квартире было ещё более холодно и жутко, чем прежде. Лёха был настолько её не заменимым атрибутом, что даже его долго отсутствие вызывало дискомфорт.

Таша всё таки вышла из ванной с не живым совершенно выражением лица. Посмотрела на Алису, потом на Ворона.

— Обещание ты сдержал, — тихо, но всё равно слышно, проговорила девушка, утыкаясь в Касту. Судорожно выдохнула, когда Алиса обняла её и прижалась к подруге сильнее.

— Я ещё жив, — «Точно? — спросил голос из-подо льда, и сам же добил — А зря». — Рано делать выводы. Но не надейся...

Не дай бог ещё и Таша чего учудит. Лёха был бы мягче, Лёха справился бы лучше, а теперь Ворон окончательно почувствовал себя предателем, чужим. Вспоминал глупые перепалки и думал, что могли бы и не устраивать их на пустом месте, просто... быть друзьями? Сколько времени потратили впустую, а теперь его... и его уже не осталось.

— Надо сказать Мел, — сам себя втаптывал в грязь, вспомнив, благодаря Таше — «От-вет-ствен...нен». Когда-то разделённая на двоих ноша теперь только его. Он не имел права останавливаться. Да и не хотел уже. После пройденной черты уже не считаешь ступени до дна. — Как проснётся.

Ворон ушёл к ней — проверить горячий лоб, принести воды, положить поближе таблетки. Вспомнил, что сегодня забыл выпить свои — но не сдвинулся с места, оставался с ней. Чтобы там ни говорил Док — Ворон боялся, что слабое дыхание и бессмысленный отчаянный взгляд если не признаки неизлечимого повреждения тела, то точно признаки отказавшейся от борьбы души. Меланхолия хотела уйти на ту сторону, и оставалась с ними только потому, что была очень нужна... так кто ему дал право её мучить?

Ворон упёрся локтями в колени, а головой — в руки. Сидел так, слушал слабое дыхание и спрашивал, спрашивал в пустоту. За что, зачем, для кого, чего, какого... Как спрашивал тогда Доктора, когда ещё был шанс вернуться. А ответов не было. Была хитро скалящаяся бессердечная пустота, готовая принять его в любую секунду и никуда не выпускать. Такая родная и всё же пугающая. Она не сулила даже возвращения друзей — только бесконечное забвение...

— Кто?

Меланхолия открыла глаза, как будто отвечая на зов.

— Лёха.

— Пусть передаст привет Марц.

— Пусть... — согласился Ворон, помогая ей выпить таблетки. — Ты только отдыхай.

— Я отдыхаю, — мёртвым голосом с того света констатировала Меланхолия.

Ворон совсем не хотел возвращаться к Алисе и Таше, заворожённый повисшим в воздухе образом беспощадной чарующей бездны. Она же отражалась в тёмных глазах Мел.

— Я... Посижу тут? — спросил он.

— Сиди, — безразлично ответила она.

***

Под ногами противно хлюпали осенние лужи. Взгляд застилала пелена слёз. Иногда Катя останавливалась, чтобы вытереть глаза рукавом, видела серый мир, ощущала его холод, и снова шла. Мимо митингующих, мимо дворов, наполненных криками, выстрелами и звуками ударов. Шла и понимала, что смысла в этом, без Лёши — никакого.

Зачем бороться, если тебе просто некуда и не к кому возвращаться? Зачем отстаивать такое будущее? Может, у народа была надежда, но у Кати её отняли, забрали, уничтожили.

А она так и не обняла его на прощание.

Села на скамейку, включила телефон, хотела снять чехол, но увидела в новостной ленте: «На площади вывесили труп лидера митингующих» — и вскочила снова, потому что поняла, куда ей нужно идти.

Как обычно Лёша оказался единственным, к кому был смысл идти.

Он висел там, огороженный наскоро поставленным тонким, но крепким забором. Вокруг собирались, высказывались недовольно, кто-то просто качал головой и проходил мимо. Лёша стоял над ними, на скорую руку привязанный к перекрещенным доскам, с закрытыми глазами, будто просто готовился что-то сказать и не мог собраться с духом. Ну конечно, сколько можно быть сильным?

Катя приблизилась вплотную к железному забору. Смотрела на красную точку у Лёши между глаз и представляла, что их ничего не отделяет, а она снова прижимается к его груди. «Надо было утром перевязать руку,» — подумала она, замечая разболтавшийся бинт. Она бы ещё обязательно сказала: «Ну почему ты ушёл, не подумав о себе?», а он бы, наверное, промолчал, а может, и вовсе поцеловал бы — так хотелось, чтобы он её поцеловал! — и это значило бы: «Потому что у меня есть ты».

Катя прильнула к забору, вцепившись в прутья до боли в пальцах и закрыла глаза.

«Почему ты меня не целуешь, Лёша? Я тебе противна?»

Закричать бы, да только никто не услышит. Спросить бы помощи, да только никому нет дела. Только омоновцы время от времени хватали кого-то из возмущённых и запихивали в автозак, совершенно игнорируя молча умирающую от боли Катю.