Книга Записки датского посланника при Петре Великом. 1709–1711 - Юст Юль

16 февраля я посетил английского посланника Витфорта, только что сделанного послом.

Во время пребывания моего в Москве я перезнакомился с профессорами, состоящими при тамошней русской гимназии. Все они были со мной весьма предупредительны ввиду моих познаний в латыни и богословии — единственных почти предметах, которым там учатся. Особенно сблизился я с Феофилактом Лопатинским, тогдашним ректором гимназии (ныне архиепископ Тверской), которому подарил Schertzeri Anti Bellarminum. Через него я познакомился и с Rectore academic Kioviensis Theophane Procopovitz. Теперь (Прокопович) самое важное духовное лицо в России, архиепископ Великого Новгорода и, так сказать, вице-патриарх. Это весьма ученый и красноречивый человек.

Всякий раз, как я сходился с этим профессором, у нас (возникали) богословские диспуты. Но когда они наконец поняли, что своими соображаемыми доводами не могут доказать мне ничего иного, кроме того, во что я верую, то избрали относительно меня другой путь и стали говорить, что, если я останусь у них и приму их религию, (на что) я отвечал отказом, они устроят так, что я буду у них епископом. Уж не припомню, сколько именно годового дохода я должен был получать, но (размер) его был значителен. (Желая) вежливо отклонить такое (предложение), я отвечал, что (все) это было бы весьма недурно, но что плоть у меня не монашеская, каковую, (в сущности), должны иметь епископы, и что я намереваюсь со временем жениться. На это они возразили, что в (канонах) их веры нет прямого правила о том, чтоб духовные лица и епископы непременно были иноками; они добудут для меня от константинопольского патриарха, высшего главы их церкви, разрешение сделаться епископом и тем не менее жениться. Тут я поневоле спросил их, согласуется ли такое разрешение с волей Божьей и заповеданными нам (Господом) приказаниями, или же против их. Если противно, то я не хочу его получать; если же не противно, то не имею в нем надобности. В конце концов они поняли, что со мной подобные речи ни к чему не приведут, и потому мы уговорились не касаться при (наших) свиданиях вопросов веры, так как это повлекло бы только к охлаждению с обеих сторон нашей дружбы, а (подобного охлаждения) я вовсе не желал, по той причине, что (в России), как и в Папской области, духовенство знает все, и что через обхождение с (духовными лицами) я задолго вперед узнавал многие тайны, — так, например, узнал, что царь впоследствии женится на своей незнатной любовнице, а в те дни для большинства и даже для умных людей это казалось невероятным, между тем потом все-таки сбылось; (узнал я) и многое другое.

Пока я таким образом находился в России и ждал в Москве, я брал для дальнейшего преуспеяния в русском языке уроки. Но так как учитель мой говорил только по-русски, к тому же был не учен и не знал никаких (грамматических) правил, то большой пользы он мне не принес (и мог) учить меня только тем (оборотам) и словам, которые я знал и без него.

13 марта выехали мы из Москвы в Петербург, а 18-го прибыли в Великий Новгород. Тамошний комендант, который должен бы оказывать нам содействие, (напротив), в деле доставления нам лошадей для продолжения путешествия, всячески нас задерживал. Так как я в то время (уже) мог кое-как объясняться (по-русски), то, чтобы достать лошадей, посланник общался с комендантом через меня, и я сейчас же по всему увидал, что комендант скотина (Охе), каковое мое заключение он в конце концов вполне оправдал. Была оттепель. Мы должны были ехать в Петербург, то есть 30–40 миль, без перемены на тех же лошадях. Ввиду этого, чтобы насколько возможно поберечь лошадей и (чтобы они могли) выдержать путешествие, мы отправили тяжелейшую поклажу вперед, имея в виду последовать за ней (позднее) в более легких повозках, и (таким образом) предоставили ей ехать тише. Но (тяжелые) возы с (находившимися при них) людьми были по приказанию коменданта остановлены у [городских] ворот. Так как Новгород большой город и от (этих) ворот до наших подворий было более полумили, то люди наши не решились покинуть сани (и) прийти уведомить нас о своем задержании. Уже сами мы, нагнав их, к удивлению, узнали, что они задержаны, тогда как мы рассчитывали, что они уже находятся мили за две впереди. Посланника это рассердило, меня поневоле также, ибо мне всегда приходилось присутствовать от начала до конца при всякой неприятности. Меня тотчас послали к дежурному поручику осведомиться о причине подобного задержания, тем более неправильного, (что дело шло о) посольстве. Несколько раз ходил я от (посланника к поручику и обратно). Наконец, после обмена разными крупными словами, поручик, (угрожая) мне, схватился за шпагу. Я тоже немедленно вынул (из ножен) свой охотничий нож с твердым намерением ударить его по кисти руки, быть может, отрубить ее, но так как он не совсем вынул свою шпагу и продолжал держать ее в ножнах, то я (только) ударил его по лбу рукоятью ножа, так что он влетел задом в караульный дом. Я захлопнул перед ним дверь, (хотя) за мной стояла в порядке вся вахта. В это время я увидел, что посланник стоит в своем возке, держа в каждой руке по пистолету. Пистолеты, как мне было известно, были хорошо заряжены, (к тому же я знал), что посланник попадает в точку, и это придало мне храбрости. Как и должно было случиться в таком многолюдном городе, (к городским воротам) быстро сбежалось множество народа, не имевшего понятия о международном праве и о том, какой свободой пользуются посланники, а потому воображавшего, что обижают поручика на (его) посту. Некоторые хотели кинуться на меня; но горячность и гнев удвоили мои силы, и я бросал их одного за другим под себя. Опрокинув (таким образом) пятерых, я стал отмахиваться ножом. Но, увидав, что против ожидания никто из наших не идет ко мне на помощь, я пятясь вышел из толпы к саням посланника. Кроме вахты, стоявшей в ружье, (кругом) собралось тысячи две человек. Я должен, однако, оговориться, что хотя горячность и гнев действительно усугубили мои силы, справился я так легко с русскими (главным образом) потому, что дело происходило в конце ихнего Великого поста, (то есть в то время), когда вследствие строгого воздержания и плохой, недостаточной пищи они так слабеют, что почти не имеют никакой силы. После этого я приказал нашим людям выезжать друг за другом с их санями за ворота, не обращая внимания на вахту и на запрещение (ехать), сам же прошел последним, один, с обнаженным ножом в руке, причем еще произнес (некоторые) слова, коих здесь приводить не хочу. Когда я выходил за ворота, то попросил поручика, снова вышедшего из караульного дома, передать коменданту и самому ему, поручику, что они… и проч., причем (при)грозил, что по приезде к царю мы не забудем сообщить об их вежливости, что мы, конечно, и сделали бы, если б нам не помешали государственные дела. Приходилось толковать и переговариваться о предметах поважнее, особенно ввиду полученной нами вскоре вести о поражении нашей армии в Шонии. Таким образом, мы им не отплатили.

Как сказано выше, вследствие дурной дороги и плохих лошадей путешествие наше было очень замедленно; к тому же (других) лошадей мы не могли ни купить, ни нанять, ввиду чего 22 марта нашли себя вынужденными силой отбирать попадавшихся нам лошадей (и) даже выпрягать их из (тех), возов, на которых крестьяне везли податной хлеб в Санкт-Петербург. Между прочим в одной деревне, а именно в Лядине (Leb), случилось (следующее происшествие).

В деревню эту въехал монах на санях, запряженных хорошей лошадью. (Сначала) я (добром) попросил его продать или дать мне внаем его лошадь, но он отказался от того и другого; когда же увидел, что я намерен отобрать лошадь силой и что ее по моему приказанию выпрягают из саней, то стал понапрасну тратить много слов; заметив, однако, что ему собираются дать здорового тумака, убежал с проклятиями, бранью и угрозами. (Но) по прошествии получаса монах вернулся, ведя за собой от 30 до 40 крестьян, вооруженных большими дубинами и палками. Он предводительствовал ими, и так как по его распоряжению ударили в набат, то крестьян со всех сторон сбегалось (все) больше (и больше). В то время при мне из наших людей никого, кроме камердинера Томсона, не было; звать их на помощь было поздно, ибо, пока (они подошли бы), (сбежались) бы и (прочие), рассеянные по деревне (крестьяне). Поэтому, призвав на помощь (всю) нашу храбрость, мы пошли им навстречу вдвоем, обнажив охотничьи ножи, и как священник шел впереди, то Томсон, взяв у меня из левой руки сосновую дубину, ударил его ею по голове, и он сразу упал. Крестьяне, увидав это, были испуганы нашей смелостью, — (ибо) поднять руку на священника считается по их вере одним из самых больших и тяжелых грехов, — и, на наше счастье, пустились бежать. Томсон же без милосердия продолжал осыпать священника с головы до пят ударами, пока наконец я, из сострадания, не отнял у него дубины силой, (после чего) священник, не будучи в состоянии держаться на ногах, уполз (от нас) на четвереньках, да еще благодарил (нас за то), что опустили его живого. Впрочем, (сам) я, как перед истинным Богом, не тронул его ни рукой, ни палкой, ни иным чем. Впоследстви мы узнали, что несколько лет тому назад в (этой самой) деревне был убит один прусский посланник со всей свитой и челядью, так что в настоящем случае, благодаря нашему мужеству, мы, (быть может), избежали большого несчастья или по меньшей мере великой опасности.