Книга Завещание Шекспира - Кристофер Раш

Объяснения излишни. Большинство стрэтфордцев довольствуется могилой в шесть футов глубины, но я рад, что заставил могильщика потрудиться и вспомнить эпитафию, известное вам четверостишие, которое я сочинил, а Фрэнсис записал. Вы мне не верите? Оно и понятно, кто ж верит призракам? Сходите на мою могилу в Святой Троице и взгляните на могильный камень. А если вы его уже видели, не показался ли он вам странным?

Бросается в глаза отсутствие имени. Поразительное дело, ведь он увековечивает память величайшего писателя всех времен – наконец-то я говорю об этом без всякого хвастовства, хоть и не без удивления. Не кажется ли вам, что, если бы я доверил погребение своим потомкам, они бы уж расстарались и высекли бы мое прославленное имя, названия моих творений, указали бы годы жизни, дворянское сословие и небезызвестный девиз – «Не без права». Но то, что я выбрал безымянное погребение в земле, уже и без того усеянной многочисленными известными людьми, доказывает, что я все организовал сам и сам сочинил свою эпитафию, продиктовав ее Фрэнсису.

Она одновременно запрет и проклятие. Я достиг своей цели. Финальная месть могильщику, который страшил меня, когда я был мальчишкой. Он и ему подобные с лопатой в руках приходили в церковь, перетаскивали кости в склепы и наводили ужас на будущих Уиллов и Джульетт. Мои опасения оправдались: позже даже останки моей дочери Сюзанны извлекли, чтобы освободить место для плательщика церковной десятины. Какое унижение! Тебя выкидывают из могилы, из черепа делают винную чашу, из костей – курительные трубки, чтобы пьяницы и хамы – работники кирки и заступа – могли курить свой черный табак. Что может быть хуже? Вот почему свои последние строки я написал намеренно безыскусно, чтобы воззвать к грубому невежеству могильщиков и церковных писарей.

Я достиг своей цели. Стрэтфордский могильщик внял проклятью (и кто бы не подчинился, чтобы обезопасить себя?) и, опасаясь за тех, кто придет ему на смену (возможно, его же сыновья и внуки), закопал меня поглубже, где меня никто и никогда не потревожит. Даже когда через семь лет умерла Энн Хэтэвэй и хотела быть захороненной со мной в могиле, ей отказали в ее последней воле. Как я завещал – чтобы мой прах не смешался с прахом женщины, для которой наш брак был обманом. Неужто союз костей в загробном мире возместит целую жизнь порознь? Какая ложь и лицемерие! Но проклятие подействовало, и могильщик, убоявшись потревожить мой надгробный камень, вырыл ей могилу неподалеку от моей, настолько близко, насколько осмелился, но отдельную. Мою не вскрыли, чтобы впустить туда Энн, два тела остались порознь и никогда не соприкоснутся, как почти на всем протяжении нашей жизни – ни душой, ни телом. Проклятие было больше чем проклятие, даже с того света мне удалось добиться ее изгнания из своей могилы.

Даже в смерти никакого уютного воссоединения. Могила и эпитафия были двойным оскорблением – ведь финальный акт не всегда заканчивается, как в пьесе. По крайней мере, для нас с Энн. Она, как всегда, всего лишь где-то сбоку – хоть и не сбежала от меня, как я от нее. Неромантично, но правдиво. Река протекает в нескольких футах от церкви, и мой прах давно просочился в глубь нее, она потихоньку сглодала мои останки, и они тонкой струйкой ушли в море. Все, что могло умереть, давно ушло из-под могильной плиты в море, где со мной больше не происходит никаких превращений – ни костей, ставших кораллами, ни перлов там, где раньше взор сиял, ни наяд, которые точно каждый час звонят в колокол. Никаких дивных перевоплощений. Я больше не одинок. Я нигде. Я везде. Мои атомы принадлежат вам, мои молекулы – часть вас, вы вдыхаете и выдыхаете меня. И возможно, это пышнее и грандиознее всего. Бен Джонсон назвал меня памятником без надгробия. Тогда мое место погребения в Стрэтфорде – это гробница без тела. Но во избежание библейских аналогий сменим тему. Скажу лишь, что писатели прокляты – их преследуют духи, и пусть будет благословен всякий, кто, как вы, не тревожит меня. Я рассказал вам все как есть. Больше не знаю даже я. И мое последнее слово – одновременно и проклятие, и благословение, потому что жизнь штука сложная.

Энн умерла 6 августа 1623 года. Ее похоронили два дня спустя слева от меня. Надпись на латыни на ее надгробии сочинили доктор Холл и Сюзанна. Она увековечила память матери, которая дала ей жизнь, вскормила своим молоком и взамен получила лишь надгробный памятник – пока не появится ангел, сдвинет его, и обитательница могилы выйдет и вознесется в рай. Так они себе это представляли в те славные добрые времена – но пока что камень еще на месте.

Я правильно сделал, что не допустил Квини к плодам своего труда. Он продолжал катиться вниз: разбавлял вино посетителей своей пивной и пьянствовал с дружками в неположенные часы. Кем он только не работал, и нигде не был на высоком счету. Он попытался продать аренду на «Клетку», но несколько его родственников с головой на плечах вмешались и не позволили ему это сделать – ради Джудит и детей. В конечном итоге таверна перешла в руки Ричарда Квини, который умер, завещав своему безалаберному брату двенадцать фунтов в год, чтобы тот не подох в канаве, и пять фунтов на благопристойные похороны. Но Квини был недостоин и самой презренной могилы.

Удивляюсь, как Джудит прожила всю свою жизнь с этим никчемным человеком, я бы сказал – ослом, но духам не положено ругаться, и мне тоже следует придерживаться этого правила. Интересно, что заставляет женщин терпеть таких надутых дешевок, как Квини? Она родила ему троих сыновей, но все они умерли раньше нее, первый – Шекспир Квини – в младенчестве, через год после меня; Ричард – в 1639-м, в двадцать один год, и Томас в том же году в возрасте девятнадцати лет, не оставив потомства. Звон большого колокола Святой Троицы был тризной по моим надеждам – внуки, продолжатели рода Шекспиров, умерли. Вымершее младшее поколение обрекло род на угасание. Женщины в нашей семье живут дольше мужчин: Джудит пережила всех своих детей и дожила до 77 лет. Ее похоронили 9 февраля 1662 года. Она пережила своего брата-близнеца Хамнета на 66 лет.

У Сюзанны и Джона Холла детей больше не было. Джон умер в 1635 году. Их единственная дочь (моя внучка Элизабет), вышла замуж в 17 лет за 33-летнего Томаса Нэша из Линкольн-Инна 22 апреля 1626 года. Они прожили двадцать лет в бездетном браке. Через два года после смерти мужа Элизабет снова вышла замуж, за Джона Барнарда из Абингдона в Биллесли, что в четырех милях от Стрэтфорда. Свадьба состоялась 5 июня 1649 года, а через месяц умерла ее мать Сюзанна. На следующий год после реставрации на троне Карла II король сделал Барнарда баронетом за службу во времена гражданских войн, и Элизабет умерла дворянкой. Джону Шекспиру это пришлось бы по сердцу. Она умерла в 1670 году в возрасте 61 года. Баронет Барнард не наделил ее потомством, и в этом не было его вины: побывав дважды замужем, леди Элизабет оказалось бесплодной, как смоковница. Только сын Джоан Харт понес дальше шекспировские гены и финансово преуспел. Сама Джоан умерла в 1646 году.

Несмотря на мое завещание, эту отчаянную попытку сохранить материальную выгоду от моего творчества в целости и в каком-то смысле продолжить существование, природа в конечном итоге победила искусство – такова печальная повесть Шекспиров. Что же касается материального имущества, неодушевленных вещей… После смерти Сюзанны состояние перешло к Элизабет, включая дом на Хенли-стрит и Нью-Плэйс, но она до конца своих дней жила в абингдонском особняке вместе с Барнардом. Отец ее завещал книги из своего кабинета зятю, ее первому мужу, чтобы Нэш располагал ими, как сочтет нужным. В его библиотеке были и мои книги. Старый Барнард завещал все книги, картины и утварь семье. Моя библиотека рассеялась, как пригоршня зерен, брошенных птицам или просто выброшенных на ветер, как и моя недвижимость, которую Харты прожили в пух и прах. Она стала моей не более, чем когда-то принадлежавший мне тлен, просочившийся в Эйвон и вместе с ним испарившийся и ушедший дальше, за пределы атмосферы. Так ушел со сцены Уильям Шекспир и его род.