Книга Русская армия между Троцким и Сталиным - Леонид Млечин

Я поднялся в будочку, машинист дернул веревочку, паровозик свистнул фальцетиком и дал задний ход. Машинисту было лет сорок. Люди такого возраста казались мне стариками.

В Таганаше меня ждал начальник станции. Он по всей форме доложил, что паровоз подать сумеет, что имеются хорошо оборудованные и продезинфицированные теплушки — с печами, нарами, но есть только один вагон третьего класса, правда в хорошем состоянии. Туда направлен проводник, которому приказано «продраить весь вагон» и запастись топливом.

Вскоре начальник станции доложил, что состав готов и можно ехать. Вагон мерно потряхивало на стыках, было чисто, уютно, так и тянуло прилечь. Но я знал: ложиться не следует. Лучше умыться и встретить гостей как должно.

Было ясное осеннее утро. Я увидел блистающую гладь воды и горы сверкающей на солнце соли. Правильными громадами конусов они высились слева и справа. Кристаллы соли играли, искрились на солнце, соляные холмы отражались в воде, и все — вода, небо, соль — меняли краски по мере того, как поднималось солнце и прибавляло повсюду крепких румян.

Впервые ощутил я дыхание мирного неба над соляными вулканами, впервые подумал о том, что хорошо бы всю эту красоту погрузить в вагоны и отправить «в Россию», где порой пекли хлеб без соли и глотали несоленую затируху.

Я медленно брел по Сивашскому мосту, всматривался в шпальные клетки, сооруженные нашими саперами под вражеским огнем, бил сапогами по уложенному ими крепкому настилу, по которому всего несколько суток назад солдаты 30-й Иркутской дивизии двинулись в последнюю атаку.

Донесся отдаленный шум, и я поспешил к станции. Скоро поезд приблизился настолько, что можно было отчетливо рассмотреть прекрасный пассажирский локомотив, сверкающие свежей краской четырехосные вагоны с большими зеркальными стеклами. Поезд плавно подошел и остановился. Из вагонов вышли одетые в форму проводники и стали у подножек. Потом начали спускаться командиры. Затем появился человек, который показался мне странно знакомым. Он был в длинном мундире кавалерийского образца с большой звездой на рукаве и в кавалерийской фуражке. Удивила меня шашка на ремне через плечо: советские высшие командиры обычно шашек не носили. Я подошел ближе, и меня пронзило: да это же Фрунзе!

Оторвав глаза от Фрунзе, я увидел длинное, бледное лицо Ивара Тенисовича Смилги, которого встречал еще на Западном фронте. Теперь он был членом Реввоенсовета Республики. Вокруг я рассмотрел еще несколько знакомых лиц: бывшего руководителя венгерского советского правительства, теперь члена Военного совета нашего фронта Белу Куна, Розалию Самойловну Землячку, начальника политотдела Южного фронта. Говорили, что она будет одним из секретарей нового Крымского обкома партии.

Но всеобщее внимание отвлекли лошади, которых стали по трапам выводить из крытых вагонов. Туда подошел Фрунзе в сопровождении группы высших командиров. Сотрудник штаба армии сказал, что лошади привезены из Туркестана, что все они чистейших кровей.

Два конюха осторожно вывели совсем молодую кобылу прекрасной золотистой масти. Лошадь не шла, она танцевала, танцевала легко, грациозно, пугливо озираясь огромными блестящими глазами. Казалось, в ней вибрирует каждый нерв, до того она была напряжена. И было в ее влажных глазах что-то покоряюще-трогательное, как у обиженного ребенка, который из гордости старается не плакать и не жаловаться.

Когда подошел Фрунзе, лошадь искоса посмотрела на него, сначала подалась в сторону, но сразу успокоилась, едва он сказал несколько слов и стал гладить ее по спине, по великолепно выгнутой шее.

И тут мелькнула мысль, от которой стало не по себе: «так вот для кого нужны «крытые» — для лошадей! А платформы — для фуража! А я пригнал оборудованные теплушки, как будто лошадям нужны нары и чугунные печи. Ах, простофиля, простофиля! То-то будут смеяться надо мной. Угнетало смешное положение, в какое я попал: «Фрунзе и Смилге удружил — вагон третьего класса предоставил, лошадям — теплушки с нарами, да еще и дровишек велел подкинуть…»

Я уже равнодушно наблюдал за тем, как Фрунзе подали оседланную лошадь — крупную, темно-гнедой масти, как он, не торопясь, устроился в седле и шагом двинулся в сторону моста. Я уныло побрел в том же направлении.

Горечь, однако, скоро выветрилась: радостные вести с фронта, оживленные лица приехавших не способствовали развитию меланхолии. Да и чуждо моему характеру было это состояние. Мысли вновь вернулись к Фрунзе, который ехал по дамбе.

Что это за человек, думал я, который вот так, в полном одиночестве, едет точно с прогулки, как будто не он, а кто- то другой, вчера еще, третьего дня держал на плечах страшное бремя ответственности за исход операции, от которой зависела судьба десятков и десятков тысяч людей, готовых по его приказу кинуться в огонь и воду! Не в переносном смысле, — они действительно бросались в стылую и вязкую грязь Гнилого моря и шли под шквальным огнем.

Что должен был пережить этот человек, когда ему доложили, что ветер переменился, вода в Сиваше прибывает, вот- вот под воду уйдут броды, и дивизии наши, с таким трудом захватившие плацдарм на Литовском полуострове, окажутся отрезанными и будут обречены на уничтожение?

Ветер гнал воду обратно в Сиваш. Дорога была каждая минута. В прорыв, пока не поздно, надо бросить свежие силы. В два часа утра в Строгановку пришла 7-я кавалерийская дивизия. Фрунзе немедленно направил ее в Сиваш. Такой же приказ был отдан махновскому «командарму» Каретникову.

Была ли у Михаила Васильевича уверенность в том, что его приказ будет выполнен? Дважды махновские вожаки уходили совещаться. Какая нужна была выдержка, какая душевная сила, чтобы в этих условиях сохранить хладнокровие: махновцам не трудно было уничтожить охрану штаба дивизии и самого командующего. Но Фрунзе холодно и жестко повторил приказ, как будто был полным хозяином положения и мог в любую минуту покарать ослушников. Махновцы не выдержали тона, взгляда Фрунзе, и тачанки двинулись в Сиваш.

Какие нервы, какое сердце нужны были, чтобы выслушать донесение о том, что атаки на Турецкий вал отбиты, что наступающие понесли тяжелые потери и залегли, прижатые к земле смертоносным огнем?

Сколько горьких минут выпало на долю Фрунзе уже с первых дней подготовки операции. Ведь поначалу он планировал ударить левым флангом: исторические дороги вели в Крым через Арабатскую стрелку. Не случайно, надо думать, там сосредоточилась 9-я дивизия Николая Владимировича Куйбышева, а на Чонгаре 30-я Иркутская Грязнова, одно из самых мощных соединений фронта.

Обстоятельства сложились против этого плана: наши суда не могли поддержать наступающих по Арабатской стрелке. Артиллерии, особенно тяжелой, было мало. На море господствовали корабли врангелевцев, и фланг наш был совершенно беззащитен. Фрунзе оказался готовым быстро перестроиться и осуществить новый план — ударить сначала силами 6-й армии через Сиваш. И точно выбрал день и час, когда нужно было ввести в бой дивизии 4-й армии, чтобы добиться уже не перелома, а разгрома врага!.. И вот прошло всего трое суток, и Крым свободен…

Фрунзе доехал до укрепленного обрывистого берега, господствовавшего над дамбой и, пожалуй, над всем Чонгарским полуостровом. Потом проехал с полверсты налево, вернулся и проехал по фронту укреплений на запад.