Книга Генералиссимус Суворов - Леонтий Раковский

От неприятностей Суворов почти не спал. Антонио, которому было семьдесят лет, тоже не спалось. Александр Васильевич, услыхав, что хозяин, помещавшийся в соседней комнате, не спит, позвал его к себе. Старики проговорили до самого утра.

– С нами словечко лишнее боится молвить, а с ним пролопотал цельную ноченьку, – ревновал Прошка. – Тоже советчика нашел. Старичишка лядащий, соплей убьешь!

Александр Васильевич расспрашивал Антонио о горах, о дорогах. Антонио хорошо знал Тессин, Граубинден, бывал у истоков Верхнего Рейна, но кантона Ури не знал. Он советовал Сульверо идти на Сплуген: путь на Сен-Готард весьма тяжел. И какие дороги там дальше, за Сен-Готардом к Альторфу на Швиц, – сказать не мог.

– Там озера, а я не рыболов, а охотник.

– Ничего, найдем проводников. Выйдем! – не терял уверенности Суворов.

Ведь австрийцы столько времени воюют здесь; они же должны знать Швейцарию. Их офицеры генерального штаба – подполковник Вейротер и другие, которых прикомандировал к Суворову Мелас в качестве знатоков местности, не сомневаются в пути на Швиц.

И, кроме того, Суворов, как всегда, выбрал не самый легкий, а самый быстрый и неожиданный путь. Он крепко надеялся на себя и на своих чудо-богатырей.

Почти не спавший ночь, измученный дорогой и волнениями, Суворов в это утро осунулся и почернел.

Позавтракав, он поехал посмотреть, как расположились в Таверно его витязи. Полки стояли под открытым небом. В домах не хватало места. Были заняты все постройки – сараи, хлевы. Люди посменно приходили в дом обогреться, обсушиться, поспать.

Дождь немного стих, а ветер точно подрядился: дул с гор, резкий, пронизывающий, круглые сутки.

Суворов ехал в одном мундирчике и «родительском» плаще, – зимнего у него, как и у всей армии, ничего не было. Солдаты сразу приметили, как изменился их Дивный:

– Что с ним, с отцом нашим, сталось?

– Уж здоров ли?

– Спаси его, Господи, и помилуй нас!

– Куда мы без него годны?

– А может, впереди враг сильный, и батюшка Александр Васильевич думает, что мы не справимся?

– Э, впервой нам, что ли!

– Да подавай хоть сотню тысяч синекафтанников – всех успокоим!

– Укладем рядышком!

Но на следующий день, глядь, Суворов снова повеселел. Повеселел и весь русский лагерь. Все тотчас же узнали: из Петербурга прибыл царский гонец, привез большие награды за Итальянский поход.

Павел I прислал рескрипт по случаю взятия Мантуи и за победу при Нови.

За взятие Мантуи Суворову был пожалован титул «князя Италийского». Генералу Краю, осаждавшему Мантую, Павел I не дал ничего – так досадили ему австрийцы:

«Хотя Вы генерал-фельдцейхмейстера Края и рекомендуете, но я ему ничего не дам: потому что Римский император трудно признает услуги и воздает за спасение своих земель учителю и предводителю его войск».

Павел I был прав: император Франц не награждал фельдмаршала Суворова, – отделывался комплиментами в рескриптах.

За Нови Павел I наградил Суворова еще больше, – он отдал приказ:

«В благодарность подвигов князя Италийского графа Суворова-Рымникского гвардии и всем Российским войскам, даже и в присутствии государя, отдавать ему все воинские почести, подобно отдаваемым особе его императорского величества».

Царь писал Суворову:

«Не знаю, что приятнее: Вам ли побеждать или мне награждать за победы».

Ростопчин со своей стороны подбадривал Александра Васильевича:

«Презрите действия злобы и зависти. Вы им делами Вашими с младых лет подвержены».

В этот же день вернулся гонец, посланный к Меласу. Папа Мелас винился, проливал крокодиловы слезы. Он оправдывался, сваливал вину на интендантского чиновника, обещал взыскать с него за несвоевременную присылку мулов.

А к вечеру прибыла еще одна партия мулов. Суворов мог теперь спешить наполовину меньше казаков. Работа кипела: готовили вьюки, провиант на неделю, патроны.

Но как ни торопились, а раньше 10 сентября из Таверно выйти не смогли. Пять драгоценных дней пропало ни за что.

Большинство солдат и офицеров впервые видали горы, никогда не воевали среди них. Поэтому Александр Васильевич написал правила ведения горной войны, а накануне выхода из Таверно еще раз объехал войска и говорил с ними:

– Горы велики, есть пропасти, есть водотоки, а мы их перейдем, перелетим! Мы – русские! Бог нас водит – он нам генерал! Лезши на горы, одни – стреляй по головам врага, стреляй редко, да метко! А прочие – шибко лезь в россыпь. Влезли: бей, коли, гони, не давай отдыху. Просящим – пощада: грех напрасно убивать. Кого из нас убьет – царство небесное. Церковь Бога молит. Останемся живы – нам честь, нам слава, слава, слава!

– Веди нас, отец наш! Рады стараться. Веди! Идем! Ура! – отдавалось в горах.

10 сентября ранним утром выступали.

Суворов прощался с гостеприимными хозяевами. Его окружили многочисленные внуки, дети Антонио Гаммы.

Жена Антонио, высокая дородная старуха, протянула графу подарок – шерстяные носки, которые она связала сама: Сульверо пускался через Альпы в нитяных носках и ботфортах.

Александр Васильевич благодарил, но отказался, как выразительно ни смотрел на него Прошка. Сказал, что ни разу в жизни не носил шерстяных носков.

– Солдату не пристало греться!

Тогда кто-то из семьи предложил заменить холодную каску шляпой – войлочной, широкополой.

Этот подарок Александр Васильевич принял охотно. Австрийскую каску сунул Прохору, а шляпу тут же надел.

Он обнял на прощанье старика Антонио:

– Добрые вы люди! Жалко расставаться! Друг Антонио, едем с нами!

Антонио остолбенел. Мгновение он стоял, хлопая глазами. Потом улыбка осветила его морщинистое лицо. Он вспыхнул, как молодой. Суворов подсказал то, о чем он все время думал сам, но не смел сказать.

Жена с тревогой глянула на мужа.

– Едем! – решительно ответил Антонио и кинулся в комнаты.

Суворов не верил своим глазам. Он сказал, не думая о последствиях. И ему уже было досадно, что он сказал. Александр Васильевич стоял смущенный.

В доме произошел переполох. Жена, взрослые дети обступили Антонио, убеждали, умоляли его не ехать.

– В такое позднее время года ехать через горы…

– И не на ярмарку, а на войну…

– Помешался человек!

– Что с него толку? Какой он проводник? Он уже видит плохо!

– Замолчите! – грозно повернулся Антонио Гамма.

Он был непреклонен. Он взял свой альпеншток, попрощался с плачущей женой, удивленными детьми и внуками и решительно пошел из дома.