Книга Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник) - Майкл Иннес

– Почему ты заговорил о каком-то дне рождения, папа? – спросила Белинда тихим, напряженным голосом.

– Да, именно так. Только с заглавных букв. Потому что здесь каждый знает: мы празднуем не выход первой книги, а День Рождения. Его День Рождения. – Мистер Элиот снова сделал паузу, и все в вестибюле инстинктивно стали жаться друг к другу, словно столь необычный взгляд на вещи сделал чуть более реальным фантастическое прежде предположение, будто Паук ожил и свободно разгуливал по Раст-Холлу.

– Мы устроили прием в честь Дня Рождения: это первый пункт. В доме погас свет: вот вам пункт номер два. И до тех пор все еще могло оказаться случайными совпадениями. Но теперь выясняется, что Арчи опоили наркотиком. И это решающий момент. Я потрясен. В определенный период я был всего лишь расстроен и встревожен. Но стоит столкнуться с этим явлением лицом к лицу – причем даже ненадолго, – и оно становится все более интересным. – Мистер Элиот обвел взглядом окружавших его взволнованных людей. – Вижу, вам стало любопытно, о чем я толкую. Вполне естественное любопытство. Я назвал три пункта, служащие приметами того, что я называю празднованием Дня Рождения. А теперь разрешите ознакомить вас с четвертым. Позвольте мне… – В голосе мистера Элиота зазвучали почти радостные нотки. – Позвольте мне сделать пророчество!

Но на его лицо тут же как будто набежала сумрачная тень.

– Только меня что-то стала сильно подводить память. Я забываю детали. Впрочем, быть может, никаких деталей и не было. Но по поводу четвертого пункта я уверен. Это будет что-то, связанное с картиной.

Снова воцарилось изумленное молчание, нарушенное Эплби:

– А разве не было пункта номер пять: Дурость-Холла?

Мистер Элиот решительно покачал головой.

– Нет. – Он говорил до странности не терпевшим возражений тоном. – Вы думаете о чем-то совершенно ином. Понимаете, День Рождения – это старая история. Причем, что самое странное, история, так и не случившаяся. Убежден, вы согласитесь со мной, что все это дело весьма примечательного свойства и представляет большой интерес. Здесь нет ничего отталкивающего для рационально мыслящего человека, но одновременно для не слишком критически настроенного сознания присутствует больше необъяснимо сверхъестественного, чем могла бы себе вообразить, – он осторожно огляделся по сторонам, – наша потрясающая подруга миссис Моул.

Окружавшие мистера Элиота люди, по всей видимости, обладали тем самым не слишком критическим складом ума, поскольку на их лицах отражалось все более откровенное непонимание. Но сам мистер Элиот, казалось, не подозревал, что его речи могут быть для кого-то неясны или неубедительны.

– Должен признать, что принадлежу к племени упертых рационалистов. Вульгарные проявления сверхъестественного никогда не принимались мной на веру, не привлекали моего внимания, не вызывали любопытства. Я, собственно, и не начну верить в них. Но сегодня утром в поезде я сошелся с Уинтером во мнении, что мы имеем в данном случае дело с чистейшей метафизикой.

Мистер Элиот замолк и с некоторой надеждой во взгляде посмотрел на куратора Тимми. Тот ощущал очевидную неловкость, но почувствовал, что какое-то высказывание сейчас необходимо и с его стороны.

– Мистер Элиот полагает, что литературное творчество является процессом создания в полном смысле слова и из него вырастает некий автономно существующий мир, столь же реальный, как и тот, в котором мы живем. Повторяю, это иной мир, но он, тем не менее, возникает и развивается параллельно. У этой идеи, – добавил Уинтер после некоторого колебания, – весьма почтенные корни и давняя история. Но, по мнению мистера Элиота, которое распространяется несколько дальше, эти реальности, в нормальной ситуации существующие строго отдельно, порой пересекаются и смешиваются подобно тому, как путаются иногда в сильную грозу телефонные кабели, и тогда мы слышим обрывки чужих разговоров.

Мистер Элиот одобрительно закивал, откровенно довольный той простотой, с которой Уинтер изложил его теорию. И собрался развить свою мысль, когда вмешался – Эплби:

– Таким образом, День Рождения – это бывший плод воображения, каким-то образом сделавшийся этой ночью реальным для нас? Это часть сюжета одного из написанных вами романов?

Все буквально затаили дыхание, поскольку каждый в той или иной мере понимал решающую важность этого вопроса. И мистер Элиот не заставил себя ждать с ответом:

– В том-то и дело, что нет! – воскликнул он. – Как раз здесь и находится точка взаимной абсорбции. Я ничего подобного не написал. А только планировал написать.

Наступил бы новый момент изумленного молчания, если бы не Уинтер. Либо чувствуя необходимость сгладить странное впечатление от слов Элиота, либо в силу своего обычного неодолимого желания поддаться магии слов, он поднял палец, привлекая общее внимание, и разразился монологом:

– В таком случае не думаю, что вы имеете право претендовать на роль создателя истории или ее первоисточника. Гораздо более вероятно, что некая реальность, включавшая такое развитие событий, существует сама по себе, независимо от вас, а вы планировали изложить ее на бумаге, когда ваше сознание невольно вступило в контакт с параллельной реальностью. Мне это представляется одним из тех трюков, которые, по мнению некоторых современных ученых, способно вытворять с нами время. Предположим, что здесь и сейчас действительно происходит реальная вечеринка в честь Дня Рождения, а вы, когда обдумывали схожую историю, непостижимым образом сумели ненадолго заглянуть в будущее. Вероятно, весь творческий процесс сводится именно к этому, и только. В таком случае все ваши истории однажды произойдут в реальности.

Услышав его слова, мистер Элиот, являвшийся прежде центральной фигурой, внезапно сел и потер лоб. Избранный им метод защиты от повергнувшего его в смятение переворота, совершенного миром, заключался в том, что Белинда окрестила «философским толкованием». Но сейчас оно не сработало. Уинтер с завидным хладнокровием вывернул его теорию наизнанку, и это в сочетании с перспективой для всех тридцати семи романов стать будущей реальностью, снова выбило почву у него из-под ног.

– По крайней мере… – в его голосе зазвучало отчаяние, – …я вижу, что должен сделать. В моих силах все остановить.

Чоун неодобрительно хмурился, глядя, как обильно потребляет виски Тимми, но, скорее всего, недовольный ситуацией в целом, раздраженно барабанил пальцами по небольшому журнальному столику, а потом воспользовался возникшей паузой.

– Ваши метафизические рассуждения, – сказал он, – обладают очарованием игры искушенного ума. Но, к большому сожалению, сейчас они совершенно неуместны и, с моей точки зрения, представляют собой полнейшую чепуху, черт побери!

– Вы только послушайте! – встрял в разговор Руперт, обрадованный даже этим мягким ругательством из уст ученого. – Чертова чепуха, которой обучают в колледжах! И всегда где-то за углом дежурит какой-нибудь подлый мерзавец, готовый воспользоваться вашим пустословием.

Эплби, уже давно понимая, что продолжение подобной беседы может довести до полного взаимного непонимания и бессмыслицы споров, которыми изобилуют русские пьесы, энергично вскочил на ноги.