Книга Шардик - Ричард Адамс

— И твоя мать не попыталась помешать?

— Не-а, — равнодушно ответил мальчик. — У вас, небось, еда с собой была, а они отобрали?

— Да.

— Горлан сказал, у нас почти все припасы вышли. Сказал, они думали купить харчей по дороге, да только купить-то здесь негде.

— Ты не знаешь, почему Геншед пошел лесом?

— Горлан сказал — из-за солдат.

— Каких солдат?

— Не знаю. Он не любит солдат. Поэтому и натянул веревку через реку: чтоб от солдат убежать. А вам кушать хочется?

— Да.

Кельдерек попытался заснуть, но мешал шум: одни дети хныкали и разговаривали во сне, другие поминутно вскрикивали, мучимые кошмарами; гремели цепи, что-то двигалось между деревьями. Неожиданно Живорез вскочил на ноги, тараторя как обезьяна, и дернул все ушные цепочки, прикрепленные к нему. Приподняв голову, Кельдерек разглядел неподалеку фигуру работорговца: тот сидел, обхватив руками колени, и явно не спал. Верно, тоже услышал зверя поблизости. А может, он просто не испытывает потребности в сне? Вообще никогда не спит?

Наконец Кельдерек впал в дрему, а когда спустя какое-то время проснулся — обнаружил, что лежащий рядом ребенок плачет, почти беззвучно. Он дотронулся до его плеча, и плач сразу прекратился.

— Еще всякое может произойти, — прошептал Кельдерек. — Ты матушку вспоминал?

— Нет, — всхлипнул мальчик. — Сириту.

— Кто такая Сирита?

— Девочка, которая была с нами.

— И что с ней случилось?

— Ушла в Сонную лощину.

— Сонная лощина? Где это?

— Не знаю.

— Откуда ты знаешь, что она туда ушла?

Мальчик не ответил.

— Что такое Сонная лощина? Кто тебе рассказал про нее?

— Туда все уходят, понимаете? — прошептал ребенок. — Когда кто-нибудь уходит, мы говорим: они ушли в Сонную лощину.

— Это далеко?

— Не знаю.

— Ну вот если я сейчас сбегу, а Геншед завтра меня поймает и вернет обратно — можно будет сказать, что я побывал в Сонной лощине?

— Нет.

— Почему?

— Потому что из Сонной лощины никто не возвращается.

— Ты имеешь в виду, что Сирита умерла?

— Не знаю.

Они умолкли. Бывает, обстоятельства вынуждают человека пускаться в путь в лютый холод и он ясно понимает, что шансов выжить у него ничтожно мало. Однако одной этой безрадостной мысли недостаточно, чтобы сломить его дух или исполнить сердце отчаянием. Он словно закутывает ядро своего мужества в остатки спасительной веры и надежды, которые постепенно, от часа к часу или день ото дня, тают под неумолимым воздействием холода и одиночества, и лишь когда они исчезают окончательно, человек постигает всем своим телесным существом и самым своим сердцем страшную правду, которую в начале пути понимал только умом. Такое сейчас случилось и с Кельдереком. В ночи, наполненной криками и стонами страдания, невыносимыми для слуха, измученный болью, расползавшейся по всему телу, как тараканы по темному дому, он будто бы сделал еще один шаг вниз, чтобы оттуда посмотреть на свою ситуацию, прочувствовать ее глубже и еще яснее понять, что ни малейшей надежды не осталось. Теперь он точно знал, что ждет его впереди: проход Линшо и долгий путь в Терекенальт (пролегающий мимо Квизо и Ортельги), а потом рабство, вероятно предваренное жестоким увечьем, упомянутым Горланом. Самое страшное, что он потерял Мелатису и они никогда, никогда не узнают о судьбе друг друга.

Все несчастья навлек на него Шардик — Шардик, с непостижимой злобой преследовавший своего короля-жреца, дабы отомстить за многие муки, которые от него претерпел. Кельдерек действительно повинен перед Шардиком и за грех свой наказан по справедливости, но вместе с ним пострадала не только Мелатиса, но и сама тугинда — непоколебимая в своей вере жрица, которая, несмотря на многочисленные препятствия, воздвигнутые перед ней, сделала все возможное, чтобы уберечь культ Шардика от извращения. С такими вот горькими мыслями Кельдерек снова заснул.

50. Раду

Проснулся он на восходе солнца, и когда пошевелился, темно-красная сороконожка длиной с ладонь извилисто выскользнула у него из-под бока. Горлан собирал ушные цепи, сматывал и укладывал в свой заплечный мешок. В лесу стоял птичий гомон; над землей, тронутой первыми солнечными лучами, уже курился пар; над кучками испражнений и лужицами мочи жужжали мухи. Какой-то мальчик рядом заходился надсадным кашлем, и все дети вокруг отчаянно сквернословили тонкими голосами. Двое парнишек поодаль лежали, злобно перебраниваясь из-за кожаного лоскута, украденного одним у другого, пока хлыст Живореза не заставил обоих подняться на ноги.

Горлан выдал всем детям по горстке сушеных фруктов и, держа хлыст наготове, зорко следил, чтобы никто не пытался отобрать или украсть еду у соседа. Заговорщицки подмигнув, он незаметно сунул Кельдереку добавку и шепнул:

— Сам сожри, да побыстрее.

— И что, до вечера ничего больше не будет? — спросил Кельдерек, с ужасом думая о предстоящем переходе.

— Так у нас по-любому осталось с гулькин нос, — ответил Горлан, все так же тихо. — Геншед говорит, съестного нигде не раздобыть, пока не доберемся до Линшо, а доберемся мы дотуда в лучшем разе завтра к вечеру. Сдается мне, он ни хрена не знал о здешних краях. Нам повезет, если мы выберемся отсюда живыми.

Стрельнув глазами по сторонам, Кельдерек прошептал:

— Я могу вытащить тебя отсюда живым. — И, не дожидаясь ответа, пошаркал к Раду, скармливавшему Шере свою порцию пищи. — Вот это ты зря, — сказал Кельдерек. — Чтобы заботиться о ней, тебе нужно подкреплять силы.

— Да я все время так делаю, — ответил Раду. — Пока она в порядке, я тоже в порядке. — Он снова повернулся к девочке. — Скоро мы пойдем домой, правда? А когда вернемся домой, ты покажешь мне маленького теленка, да?

— Всю дорогу под землей, — произнес мальчик, стоявший поблизости, но Шера только кивнула и принялась выкладывать на земле узор из своих камешков.

Немного погодя все потянулись следом за Геншедом к реке. Там работорговец повернул и зашагал по широкому галечному берегу вверх по течению.

Теперь, когда они шли по открытой местности и Кельдерек видел всю колонну, он понял, почему вчера они двигались так медленно и так часто останавливались. Он видел толпу еле живых доходяг, которые явно долго не протянут. Чуть не каждую минуту то один, то другой мальчик останавливался и в изнеможении приваливался к какому-нибудь валуну, а когда Живорез или Горлан с бранью подходили и замахивались кнутом, он просто бессмысленно таращился на них, словно в отупении своем уже даже и страха не испытывал. Время от времени кто-нибудь падал, и Геншед, Горлан или Живорез грубо поднимали беднягу на ноги и хлестали по щекам или плескали в лицо водой. Сам работорговец, похоже, хорошо понимал, что товар находится в плачевном состоянии. Он не давал воли кулакам и часто делал короткие привалы, разрешая детям напиться и обмыть израненные ноги. Один раз, когда Живорез в приступе ярости принялся лупить парнишку, долго не решавшегося перебраться через нагромождение камней, Геншед с проклятьем отвесил ему оплеуху и прорычал: «Кому, по-твоему, нужен дохлый раб?»