Книга Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский

– Товарищ майор, он с последнего этапа! Он из тех, вот вечером привели которых. Спец-литерный этап… Оболенский Петр Иванович… есть такой. Бывший офицер, судя по маркировке, ярый враг советской власти! Его поэтому в первый список и включили. Мы ведь дела, сами понимаете, по черте впихиваем… товарищ майор…

Великан кивнул головой и удовлетворенно пробасил:

– А, контра белогвардейская! Так повезло! А повезло, что сдох! Сам сдох! Хорошо хоть пулю на него не тратить! Ну и третий! Третий, судя по всему, это, это… как там его? – «чудовище» посмотрело на помощника.

Офицер, кивая, словно цирковая лошадь, поддакнул:

– Клифт, Клифт Павел Сергеевич…

– Во-во… Клифт! Значит, судя по всему, это и есть Клифт! Так, кто-нибудь знает, это Клифт? – великан вновь сурово посмотрел на строй.

Зэки потупили глаза в пол. Павел напрягся. Он понял: это то мгновение, которое все и решит. Все! И Фельдман! Этот проклятый человек Фельдман! Он, словно издеваясь, смотрел, нет, пялился на Павла! Буравил его своими подлыми и злыми глазами! Клюфт зажмурился. Он задержал дыхание. Сердце яростно барабанило в груди. Удары в виски! Как кувалда! Ухали! И тут крик. Страшный и протяжный. Он раздался неожиданно. Павел непроизвольно открыл глаза. Дико блажил один из зэков. Один из тех, кого вывели из строя. Мужчина, упав на колени, бился головой об пол и полз, как нелепое и неведомое пресмыкающееся, к ногам великана в белом полушубке. Он полз, наводя на здоровяка ужас.

«Чудовище» начало пятиться назад…

– А-а-а!.. Пощадите! Аааа!.. Пощадите! Я не хочу умирать! Аааа! Я не хочу умирать! – ревел в истерике зэк! – Не надо меня расстреливать! Нет! Я не виноват! А! Нет! Я не виноват! – человек все полз и полз, оставляя черный, мокрый след на грязном земляном полу.

– Спокойней! – испуганно заорал здоровяк в полушубке.

Солдаты схватили паникера и поволокли к выходу. Зэк почти не сопротивлялся. Он обессилено повис на руках конвоиров и не двигался. Его ноги волочились по полу, как две палки, обмотанные тряпкой. Человек что-то кричал, но этот крик уже был почти не слышен. Так, только стенания. Всхлипы мольбы и причитания. Остальные зэки, чьи фамилии были названы, с ужасом смотрели на это зрелище. Они, онемевшие и парализованные, стояли и не могли пошевелиться.

«Чудовище» в полушубке гаркнуло что есть мочи:

– А вот этого не надо! Не надо тут смуту разводить! Назвали фамилию, вышел и все! Вас ведут по назначению! Некоторых в новый барак! А кого-то ведут на новый пересмотр дела! Кому-то из вас, дураки, срок скостят! Чего тут истерику устраивать? А? Чего? Подумаешь, в оперчасть вызвали! А? Чего разорались-то? Спокойней! У нас власть народная, разберемся! Все разберем! Все по справедливости! Так что не надо паниковать! А ну! Построились в шеренгу и давай. Давай к выходу! Остальные разойтись!

Зэки, стоящие в огромной и длинной шеренге, только этого и ждали! Они, как напуганные макаки в джунглях, разбежались по углам. Кто-то запрыгнул на нары и потерялся среди грязных куч чьих-то бушлатов и фуфаек. Кто-то растворился в полумраке нижних полок, согнувшись, стал едва заметной тенью. Несчастных, чьи имена прозвучали на построении, солдаты поволокли к выходу. Арестанты на прощание пытались оглянуться и посмотреть на оставшихся. Но конвоиры толкали в спину, не давая им даже бросить взгляд на свой последний приют. Через минуту все было кончено. Полумрак и тишина. И лишь три тела сиротливо лежали посредине длинного прохода, словно напоминание, что ад начинается еще на земле! Павел смотрел на эти черные кучки, когда-то бывшие людьми. Он попытался себя пересилить и подойти ближе. Но не смог! Клюфт напрасно внутренне уговаривал самого себя:

«Надо хоть попрощаться с Петром Ивановичем! Надо! Подойти! Посмотреть на него последний раз. А в принципе, зачем смотреть на покойника? Зачем теребить себя? Видеть, смотреть, каким ты сам будешь после смерти? Таким страшным? Таким уродливым? Или напротив? А? Тлен, тлен. Мы все превратимся в прах, в тлен, в перегной, в землю! А потом, что потом? А? Интересно, через какое время сгниет мой труп? А? Через год, два? А может, меня как физического тела не станет уже через пару месяцев? Нет… тут холодно! Зимой никто гнить не будет, а летом… пусть летом. И все же! Зачем? Зачем все это? А может, они сжигают покойников? А? Может? Или хоронят? Может, попросить похоронить по-человечески Оболенского? А? Бред! Какой-то бред! Почему они оставили их вот так лежать в проходе? Что за чушь? Я думаю о всякой чуши! Какая разница, как я сгнию?! Это ерунда, ерунда! Вера, Верочка, Господи? Господи! Почему так все нелепо? А? Почему?»

Неожиданно, словно послание с того света, прозвучал шепот. Павел вздрогнул и с ужасом отшатнулся. Но шипящие звуки повторились:

– Ну, все готово! Ты готов сам-то? А? Павел? Все идет по плану! Как повезло-то! Ну? Готов?

Это был Фельдман. Он подсел к Павлу на нары и схватил его за руку. Клюфт дернулся и отскочил от этого страшного человека. Но Фельдман, оглядевшись по сторонам, вновь придвинулся:

– Ты что?!.. Что?!.. Сейчас надо готовиться! А, что опять?! Ты что, не видишь? Что творится?! А?!!! Вот хорошо, что все так кончилось, нам сам Бог помогает!.. Сам Бог!.. А ты тут что, собираешься концерты устраивать?!

– Не смейте имя Бога говорить! И упоминать! Вы! Вы! Заткнитесь! Какое вы вообще имеете право имя Бога говорить? А? Вы?!! – Павел захлебывался слюной от злости и возмущения.

Он тяжело дышал и, с ненавистью глядя на Фельдмана, попытался отодвинуться от него.

– Тихо ты! Чистоплюй! Тихо! Что орешь?! А?! Тоже мне, нашелся тут правильный! Бога не трогай! Ты что ли праведник тут? Что опять-то?

– Да как вы смеете? Как вы смеете?! Спрашивать?! А? Как?! После того, как вы убили тех двоих? Того Абрикосова и Петра Ивановича! Это ведь вы! Вы! Убили их! Я вот пойду, пойду и доложу администрации! А пусть они вас судят за убийство!

– Что?! Что ты такое говоришь?! А? Что? Ты видел? А ты видел, что я их убивал? А? У тебя есть доказательства? Да ты просто рехнулся! Рехнулся! У тебя такой шанс, а ты вон тут начинаешь в чистоплюйчика играть… интеллигентика и белоручку! Да они сами сдохли! Понимаешь, сами! И твой… этот… офицерик и блохастый старичок! Сами подохли! И все! А судьба тебе, дураку, шанс дает! Их – смерть твой шанс! Выжить! Идиот! А что насчет доклада администрации, так иди. Я не боюсь! И знай, я ведь после этого к уркам попаду! К уркам! Уголовникам! А там совсем другой расклад! Там уже не политические. И там выжить легче. А вот ты, ты-то сдохнешь. Тебя расстреляют, дурака, через сутки. А если и не расстреляют, так сдохнешь на лесоповале или в каменоломне! Этой зимой! Медленно и мучительно! Ты что, не понял? Это спецконвой был! Спец! И все! Тут все обречены! И те, кто сидел до нас. И кто с нами пришел! Вот сейчас! Сейчас вновь трактор заведут! И тогда поймешь! Поймешь, что я прав! Этих, кого вывели, их стрелять в дальний барак повели! Дурак ты!

Павел закрыл глаза. Он тяжело дышал. Клюфт зажмурился. Он не хотел ничего и никого видеть! Ничего и никого! Этого страшного и противного человека! Павел не хотел никого видеть и слышать тоже! Он повалился на нары и, уткнувшись лицом в грязные доски, зарыдал. Приглушенно и сдавленно. Его тело тряслось и колыхалось, словно холодец на ухабистой дороге. Павел плакал. Плакал, и ему становилось легче. Словно слезы прочищали рассудок.