Книга Младший сын - Дмитрий Балашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В пути раза два чуть не попали на татар. От встречных-поперечных узнавалось, что взяты Москва и Дмитров. Одна лошадь зашибла передние ноги, и ее, вели за собой, не нагружая. Уже недалеко от Твери пришлось бросить вторые сани. Вера шла пешком. Они уже влились в бесконечную ленту беглецов, когда наконец завиднелась Тверь. Некормленая лошадь плелась из последних сил. Они не видели сами себя, но их обострившиеся, почерневшие лица могли бы испугать свежего человека. Застуженные дети тоже метались в жару. Когда доползли к городским воротам, почуялось, что уже не было сил бежать дальше. Они и остановились прямо на улице. Кто-то вынес воды. И по тому, как Прохориха слезала с саней, Вера поняла, что той уже мало остается веку на земле. По улице текли, обтекая их, телеги и люди. Казалось, они тут никому не нужны.
– Ай беглецы? – послышалось над ухом. – Вали за мной!
Обрадованные княжевцы снова тронули, спустились под горку, к самому берегу Волги. Тут уже были три семьи. Веселый хозяин охлопывал корову.
– Доится? Ничо! С молоком будем! Князь, кому с коровой, сена дает!
Тверич тут же побежал хлопотать о кормах. Степана – не успел поесть – он, скоро воротясь, утащил из избы.
– Вали на сход!
Улицы кипели. Степан не видывал такого многолюдства и в праздники. Они замешались в толпу мужиков. Тут и там знакомились, вызнавая своих, толковали.
– Дмитровски мы!
– Московлян нету ли?
– И ничо! Тверь – последний город. В Новгород не убежишь, далеко, а Торжок не защита! У меня женка в жару лежит, конь обезножел, куды!
– Князь-то что думат?
– Какой?
– Тверской! Михайло!
– Нет его!
– Чего ничевуху-то баешь, как не быть князю в городи!
– Князь! Князь! – слышалось то тут, то там. Бояр, что шагом проезжали через толпу, окликали, теребили за полы. Где-то раздавали оружие, туда бежали и шли пришлые мужики.
– Князь, князь-от где?! – все требовательней и грознее прокатывалось по переполненным улицам.
Под горой, у вымолов, бушевало вече. Скоро старосты купецкого братства начали сбивать дружины охочих людей – оборонять город. Шли все, кто только мог стоять на ногах. Ждали Михаила. За князем, толковали, уже послано встречь.
Возвращаясь со схода, Степан увидел, как по улице скакал какой-то словно в корзне и в алой шапке. «Княжич, – подумал он, – али Михайло сам? Тот молодой, бают!» Степан, сам не ведая зачем, побежал, и уже многие бежали к молодому всаднику, окружили коня, пробивались к нему, орали, ликуя, тот смеялся, крутил головой:
– Не князь я, не князь! Боярин я!
А его хватали за стремена, за сапоги, щупали, не верили, что не врет. Молодец наконец вырвался из рук посадских и ускакал. Уже подъезжая к Детинцу, он окликнул старого боярина, что сидел на коне, озирая площадь.
– Чуть вырвался! За князь Михайлу приняли! – прокричал он, смеясь. Старик кивнул головой, серьезно, без улыбки. Отмолвил, помолчав:
– Намедни решали… Старосты купецкие требуют в осаду сести!
– А ты трусишь? – подзудил молодой.
– Я татар видал! По мне, дак и бежать не грех, а народ – шумит.
Ночью в тереме великой княгини заседал совет. Великие бояра, воеводы, старосты братств и купецкая старшина, выборные от веча. За рублеными стенами палат гудел, не утихая, переполненный отчаявшимся народом город. Хрустел снег. Шли, и шли, и шли, окружая дворец.
Воеводы тревожно молчали. Выборные от черных людей напирали на бояр, требовали оборонять Тверь. Те ссылались на то, что Михаила нет во граде, что против Орды одному Тверскому княжеству все одно не устоять.
Но на улице, под холодными рождественскими звездами, топотала многотысячная толпа отчаявшихся и от отчаяния похрабревших людей, которые уже не могли бежать и хотели драться.
– Орда не на нас насылала татар! – возвысились голоса других. – Тверской князь с Городецким мирен!
– Откупиться надоть! – толковали осторожные.
– Данил Лексаныч тож мирен, а Москву, гля-ко, не помиловали, и Можайск забрали, можайский князь у нас, во Твери, сидит!
Взгляды оборотились к Святославу Глебовичу, что, опустив голову, прятался в углу на лавке. Епископ Андрей поднял руку, утишив совет, рек:
– Мирны есьмы, и обиды князю Андрею не чинили, а правду деющий, в праве своем есть! Можем ли противу стати? – вопросил он воевод.
– Можем, можем, – заорали черные люди и молодшая дружина. Старики, иные, тоже наклонили головы.
– Достоит тогда присягнути всем на честном кресте, яко битися с татары, а не предатися! – заключил епископ.
За стенами глухо рокотала толпа. Слышались выклики: «Оружия, оружия!»
– Выйди, отче, объяви им, – попросил, подымаясь, старший боярин.
Мела метель. Попадья в гневе замахала руками. В неровном свете лучины тень метнулась по черному потолку бедной избы.
– Иди-и-и ты! Идол! И не вздумай, балабон несчастный, чудище, прости, Господи, меня грешную!
Видя, что супруг продолжает одеваться, она грубо рванула его за зипун.
– Не пущу! Сказала, не пущу, и все! Нужен ты тверскому князю, о чем ином голова бы болела!
Но, вглядевшись в поджатый рот и углубленные в себя глаза мужа, который не то чтобы с силой, но настойчиво отвел от себя ее руки, попадья переменила тон с бранного на визгливо-плаксивый:
– Татары зорят все, дак одну оставить хочешь, совести в тебе нет, ирод окаянный! Неслух ты, неслух и есть! Дочерь нехристи уведут, куды я денусь-то!
Поп поглядел, посопел. Вымолвил:
– Кого иного… А безо князя людие, аки овцы без пастыря. Князь тверской в свой черед великим князем станет. По лествичному счету ему после Данилы Московского достоит принять бразды! А коли его нынче татары возьмут? Возможно, что уже и князь Данилу пояли в полон али напрасныя смерти предали! И что мы без главы? Разидемся, аки жиды, гонимы гневом Божьим по лицу земли! Каждый, егда мощно, должен приложити труд свой… Сказано бо есть: «В руки твои, Господи, предам дух свой, и не оборют мя врази мои!»
– Не ровен час, – приостановясь, сказал поп, – все мы под Богом… Косому отдашь за полть в осеновья, а с Сидорки Лаптя долга строго не спрашивай, убогий он. Потерпи.
И тут только, поняв наконец, попадья взвыла в голос, разом оробев и уже неложно цепляясь за своего батюшку, запричитала бабье, скорбное. Потом, уже когда он выводил запрягать коня, не переставая причитать, засуетилась, увязывая вчерашние пироги, ругаясь и плача, выбежала во двор, где уже готовая лошадь переминалась в санках, а поп носил сено из сарая, сунула узел в сани, в сено.
