Книга Ограниченная территория - Вероника Трифонова

пройдёт как надо.

Часть 5

Глава 48

Если это действительно смерть, то не так уж она оказалась страшна. По крайней мере, хорошо, что она не была мучительной, и я просто заснула, ничего не почувствовав. Тело (было ли оно ещё у меня?) казалось совсем невесомым — теперь я состояла лишь из души, преисполненной горько-светлыми мыслями, и душа это куда-то летела.

Филин убил меня? Видимо, да. Убил на собственной кухне, отравив неизвестным веществом. Химик, скользкий урод… Но он больше не будет меня заботить, как и все остальные земные дела.

Может быть, скоро я вновь увижу маму. И Антона. Смогу лично попросить у него прощения…

Полёт ещё продолжался, но я уже начинала чувствовать своё тело (всё же оно у меня имелось): руки, ноги, спину, а также осознавать, что на чем-то лежу. Поверхность была твёрдой, но ни холодной, ни тёплой; она никуда не двигалась и не проваливалась.

Может, я прибыла в конечную точку? Но если так, то почему чувство полёта и головокружение не исчезли?

Я попробовала пошевелиться, и — о, чудо — мне это удалось.

Рядом послышался стон, а затем — свистящий, полный боли выдох.

Мне стало тревожно. Что за существо издаёт такие звуки неподалёку и почему?

Если это и есть рай, то какой-то он странный. Нужно открыть глаза и всё прояснить.

Я ещё раз пошевелилась. Было почему-то тяжело, неприятно и больно. Но в случае своей смерти я бы не чувствовала физической боли, ведь она — удел биологической жизни. А это означало одно: я жива.

Я приоткрыла глаза, и в них с силой ударил свет. Несколько секунд мне понадобилось, чтобы привыкнуть к столь яркому освещению. Совсем близко послышался ещё один стон — более громкий, чем предыдущий, полный беспомощного ужаса, он въедался под кожу чёрным кислотным ядом, вызывая пронизывающий до костей жуткий холод.

Где я?

Сверху белел потолок. Обычный, шероховатый. Вокруг раздавалось гудение, подобное рою пчёл — а может, это кровь гудела у меня в ушах. Пахло какой-то хлоркой.

Стон повторился. И я вдруг с изумлением обнаружила, что исходит он от меня. Вздохнув, я нервно облизала пересохшие губы. На ощупь они были потресканными.

Руки нащупали под собой ткань. Одеяло? Простынь? Я судорожно попыталась привстать, но потерпела неудачу, и моя голова бессильно упала на… определённо, подушку.

Что за чёрт? Я что, в больнице?

Последнее слово мгновенно запустило в голове цепочку реакций, и в памяти всплыло лицо Химика — красивое, нагло ухмыляющееся лицо Михаила Филина, вколовшего мне седативный препарат.

Паника ворвалась в моё тело, придав ему дополнительные силы, и я вновь решила подняться, на сей раз более медленно. Отодвинулась вместе с подушкой к краю кровати и, облокотившись на неё, посмотрела вперёд. Прямо напротив меня в белой стене была выделана такого же цвета дверь. Над ней висело электронное табло, на котором зелёным светом в два ряда высвечивались цифры. На верхнему ряду стояло 22.07, а на нижнем — 16:09. Это же дата и время! Значит, с момента моего усыпления Филиным прошло около шести часов.

Но если он не убил меня, то это означало только…

Холод прокатился от ног до самого горла.

Нет, нет, нет, нет, мы же видели их палаты, они не такие, они не так выглядели, этого не может быть…

На мгновение стало нечем дышать. Страх ширился во мне, выталкивая из лёгких кислород. В глазах опять потемнело. Еле как я справилась с приступом дурноты, затем начала шевелить руками и ногами. К огромному облегчению они не были связаны. Но ужас неумолимо гнал вперёд, требуя встать и убежать. Не без тяжести я перекатилась на бок и, держась за край постели, устланной белоснежным одеялом, соскользнула на пол. Вышло не так плавно, как хотелось бы: не устояв на ногах, я упала, увлекая за собой постельные принадлежности, и сильно ударилась правым бедром и коленом о твёрдый пол. Боль звоном отозвалась во вновь заходившей кругом голове. С громким стоном я опёрлась руками в холодные белые кафельные плиты пола и вдруг заметила ужасное — на безымянном пальце правой руки отсутствовало обручальное кольцо. О нём напоминал один лишь впечатанный след на коже. Глубоко внутри заплескалась горечь. Зачем у меня отняли его?

Я села и тупо уставилась вперёд. Передо мной возвышалась белая пластиковая тумбочка без ящиков, на которой стоял выключенный кардиомонитор с отходящими от него чёрными проводами. Над ним возвышались горизонтальные перекладины штатива с кольцами для капельниц. Обстановка явно не предвещала ничего хорошего. Дрожа всем телом, я снова повернулась к кровати, с которой неудачно слезла, и начала хвататься трясущимися ладонями за её белые пластиковые части, пытаясь подняться. Удалось мне это после ещё двух падений. И вовремя — тошнота сделалась такой сильной, что пришлось опять лечь. Перед этим мой мозг мельком зафиксировал обстановку другой части непонятной палаты-комнаты: белая стена с отгороженным кафелем углом-закутком, куда вёл голый проём.

Через минуту, две или пять я-таки села в кровати. Голова нещадно раскалывалась. Тело пробирал пот. Только сейчас я увидела, что на мне по-прежнему мои майка и шорты. Ноги были босыми — домашние тапочки похититель захватить не потрудился. Что ж, меня хотя бы не раздевали, и это уже хорошо.

Я перевела взгляд наверх двери. Теперь на табло высвечивалось время 16:25.

Заметив кое-что ещё, я прищурилась. Над прямоугольной вывеской красовалось небольшое круглое отверстие, из которого выглядывал чёрный глазок.

Камера. За мной наблюдают!

От отвращения меня чуть не вырвало. Стиснув зубы, я силой воли отогнала рвущийся наружу крик, и снова, не без труда, села. С кровати я слезала теперь осторожнее: свесила ноги с края кровати, опустила их на пол, и только убедившись, что стою, перенесла всё тело. Пошатываясь, я направилась к двери. Сердце глухо стучало в ушах в такт каждому шагу. Ступни ощущали холод.

Вот и дверь — белая, как всё в этой противно-белой палате, гладкая и, похоже, железная…

Я застучала по ней кулаком — со всей силы, что у меня имелась. Если есть хоть слабый, хоть маленький шанс, что я нахожусь в обычной больнице и Филин здесь не при чём, на него нужно надеяться. Вдруг этого урода реально успели схватить на этапе, когда он вёз куда-то моё бесчувственное тело, а меня потом, как потерпевшую, поместили сюда?

Хватаясь за призрачную надежду, как за спасительную доску в бурной реке, я постучалась ещё сильнее,