Книга Ужас Данвича - Говард Филлипс Лавкрафт

Но мы стояли не на станции. Мы стояли в туннеле, и из его пятнадцатифутового поперечника, как гной из свища, выдавливалась кошмарная пластичная масса – черная, переливчатая, вонючая. Немилосердно набирая скорость, она гнала перед собой вновь сгущавшуюся спираль бледных подземных испарений. Крупнее любого поезда метро, эта жуткая, неописуемая тварь состояла из бесформенной, пузырящейся протоплазмы; по слабо светящейся передней поверхности перебегали с места на место бесчисленные зеленоватые огоньки – это выскакивали там и сям, как прыщи, временные глаза. Давя по пути обезумевших от страха пингвинов, чудовище скользило к нам по полу, который оно и ему подобные давно превратили в гладкое зеркало. И вновь леденящий душу, глумливый крик: «Текели-ли! Текели-ли!» И мы вспомнили наконец: демонические шогготы, только милостью Старцев получившие жизнь, разум, умение моделировать пластичные органы, не знавшие другого языка, кроме того, что изображался группами точек, – эти шогготы не имели и собственной речи, а лишь подражали голосам своих бывших господ.

XII

Мы с Данфортом помним себя в том полусферическом зале, богато украшенном рельефами, помним обратный путь по циклопическим комнатам и коридорам мертвого города, однако все это представляется нам обрывками сна. Чего мы хотели, как двигались, что попадалось нам на глаза – забыто. Мы словно бы плыли по неопределенному пространству или по иному измерению, где отсутствуют время, причинность, направление. Тускло-серый дневной свет на затененном дне круглой площадки слегка нас отрезвил, однако мы не стали приближаться к припрятанным саням, чтобы бросить последний взгляд на беднягу Гедни и собаку. Они покоятся в странном исполинском мавзолее, и я надеюсь, до скончания времен их сон ничто не потревожит.

Только на колоссальном винтовом пандусе мы ощутили наконец безмерную усталость и одышку, как и следовало в местном разреженном воздухе, но, даже рискуя потерять сознание, не замедляли шаг, пока не выбрались на открытое, освещенное солнцем пространство. Чудилось, что распроститься с минувшими эпохами – решение самое что ни на есть правильное: накручивая круг за кругом в шестидесятифутовом каменном цилиндре, мы замечали рядом непрерывную скульптурную ленту, выполненную в ранней, неиспорченной технике мертвой расы Старцев – то были их прощальные слова, начертанные пятьдесят миллионов лет назад.

Вскарабкавшись наверх, мы очутились на громадном холме из каменных обломков; западнее поднимались закругленные стены соседнего, более высокого сооружения, на востоке, меж полуразрушенных строений, дремали мощные горные пики. В просветы между руинами заглядывало с южного горизонта полуночное антарктическое солнце, низкое и красное, и по контрасту с такой относительно знакомой и привычной картиной, как полярный пейзаж, кошмарный город еще сильнее поразил нас своей невероятной древностью и запустением. В небе над нами мерцали, сплетаясь и расплетаясь, тонкие испарения льда, суровый мороз прохватил нас до костей. Устало опустив на камни дорожные мешки (во время панического бегства мы инстинктивно прижимали их к себе), мы застегнули свои теплые куртки и приготовились к утомительному спуску с холма и путешествию через древний каменный лабиринт к предгорью, где нас ждал самолет. О том, что заставило нас бежать из темных подземелий, хранящих вековые тайны планеты, мы не сказали ни слова.

Нам хватило каких-нибудь четверти часа, чтобы найти крутой спуск, по которому мы сходили с предгорья (наверное, тут когда-то была терраса), и скоро впереди, на склоне, среди редких развалин, завиднелся черным пятном наш самолет. На полпути наверх мы сделали краткую остановку, чтобы перевести дыхание, обернулись и бросили последний взгляд на фантастическую путаницу невероятных каменных построек, таинственным контуром прорисованную на фоне неведомого запада. Утренней дымки на небосклоне уже не было, вечные ледяные испарения стянулись к зениту и дразнили глаз, суля сложиться в какой-то определенный узор, но никогда не выстраивая его до конца.

За причудливым городом, в отдалении, на самом горизонте, различался сквозь дымку миниатюрный сиреневый силуэт, словно бы рожденный сном: гряда остроконечных вершин распарывала край розового неба. Древнее плоскогорье шло от этого сияющего ободка под уклон, русло бывшей реки пересекало равнину неровной затененной лентой. На миг у нас захватило дыхание от этой неземной, космической красоты, но тут же в душу прокрался смутный страх. Сиреневый силуэт не мог быть ничем иным, как только чудовищной горной цепью заповедной страны – величайшими на Земле пиками и средоточием земного зла; хранилищем несказанных ужасов и архейских тайн. Сторонясь этих гор, робея приоткрыть их тайну в своих рельефах, Старцы возносили им молитвы; но ни одна живая тварь не посещала их склоны и вершины, лишь сверкали в небе зловещие молнии, а полярной ночью над равниной тянулись таинственные лучи. Вне всякого сомнения, именно они послужили прообразом страшного Кадата в Холодной Пустыне, за ненавистным плато Ленг, о котором говорят намеками нечестивые старинные легенды. Мы были первыми из людей, кто их увидел, и, дай бог, последними.

Если скульптурные карты и картины в доисторическом городе говорили правду, от загадочных сиреневых гор нас отделяло немногим менее 300 миль, и все же крохотные, тающие в дымке, они отчетливо разрывали снежную линию горизонта, подобные иззубренному гребню чудовищной чужой планеты, готовому взметнуться к непривычным небесам. Значит, высоты они достигали поистине беспримерной и уходили вершинами в разреженные слои атмосферы, где рождаются столбы тумана, о которых успевали шепнуть перед смертью отчаянные воздухоплаватели, объясняя, почему потерпели крушение. Глядя на них, я с тревогой вспомнил уклончивые рассказы в камне о том, что приносила иной раз с их проклятых склонов протекавшая через город река, и задал себе вопрос, правы или безумны были Старцы, боявшиеся этой темы настолько, что касались ее лишь намеком. Мне вспомнилось, что северная оконечность этой цепи должна находиться близ берега Земли Королевы Мэри, и как раз сейчас в тысяче миль оттуда работает экспедиция сэра Дагласа Мосона, и я взмолился небесам, чтобы сэр Даглас и его сотрудники не заглянули за прибрежный хребет и не увидели там ничего лишнего. Вот то главное, что донимало тогда мой измученный разум, но Данфорту, похоже, приходилось еще хуже.

Однако задолго до того, как мы миновали знакомое пятиконечное здание и добрались до самолета, наши мысли обратились к не столь мощному, но все же внушительному хребту, который нам предстояло преодолеть. Его черные, облепленные руинами склоны маячили впереди грозными великанами, и, глядя на них с холмов предгорий, мы вновь вспомнили азиатские картины Николая Рериха. Мы подумали о проклятой сети ходов, что их пронизывала, о жутких аморфных тварях, которые, быть может, пробирались, корчась и истекая слизью, к самым высоким из полых башенок, и нам стало страшно, ибо маршрут предстоящего полета проходил мимо этих обращенных к небу нор, где завывания ветра так похожи на знакомый музыкальный свист. Хуже того, мы заметили вокруг некоторых вершин явственные следы клубящегося тумана (несомненно, того самого, который бедняга Лейк ошибочно приписал вулканической деятельности), и нас пробрала дрожь, когда мы обнаружили в нем сходство с тем, другим, от которого мы спасались бегством. Проклятое, полное кошмаров подземелье – вот откуда исходили все эти пары.