Книга Каменная ночь - Кэтрин Мерридейл

Основная проблема состояла в том, что партии непременно требовались слова, “послание”. Людям не всегда нужна была загробная жизнь или Бог. На светских похоронах они жаждали музыки во всей ее невербальности и трансцендентности. Но пропагандистам невыносима была сама мысль о том, чтобы предоставить людей их мыслям. Шла борьба, в которой система должна была одержать победу. Коммунизм сдавал свои позиции. Традиционная религия получала все новых и новых обращенных. Определенные формы религиозных обрядов даже становились модными. Появлялись новые группы, новые секты, и некоторые представители молодежи даже стали носить на шее крестик (на это у людей могло быть множество причин)[885]. Уже успевшие завоевать прочную репутацию объединения верующих также продолжали собираться, часто эти встречи проходили в так называемых домашних церквях. “У нас был кухонный стол, накрытый так, как будто бы отмечался день рождения, – рассказывала Магдалена Алексеевна. – Тогда, если бы к нам неожиданно нагрянул сосед, чтобы проверить, что мы делаем с таким количеством гостей в квартире, мы могли ответить, что мы празднуем. Они не видели, что в другой комнате молились”[886].

В 1970 году молодой человек, с которыми разговаривали исследователи, сказал, что “религия дает верующему надежду на что-то в жизни. Мифологическая эта вера или нет, но он верит во что-то, а без веры жить невозможно”[887]. Как это ни парадоксально, государство было с ним согласно, с той лишь разницей, что вера, которую оно стремилось внушить своим гражданам, была светской. Государственная кампания, вдохновленная этими соображениями, получилась двояко направленной. 1960-е были отмечены новым витком борьбы с церковью – количество действующих в стране церквей сократилось примерно с 20 тысяч в 1961 году до 6,5 тысячи в 1970-е годы[888] – и новыми репрессиями против духовенства и активистами, возглавлявшими приходы. Одновременно с этим система возобновила попытки создать новые ритуалы, заменить предрассудки и древнюю веру на что-то более светское и современное. Партию не удовлетворяла ирония, угрюмое и неохотное согласие с догмами: она требовала энтузиазма, горячей поддержки масс. Меморандум 1960-х годов разъяснял: “Требуется тщательно выработанный и продуманный комплекс мер по распространению новых советских традиций, обычаев и практик наряду с возрождением и укреплением тех прогрессивных форм и институтов, которые достались нам от прошлого, некоторых народных традиций и обычаев, очищенных от религиозного подтекста”[889].

Специалисты в области пропаганды разработали цикл советских ритуалов. Среди них были как традиционные обряды – такие, например, как женитьба, рождение или наречение новорожденного именем, – так и новые церемонии, отмечавшие первый и последний день в школе (первый и последний звонок), получение паспорта, первую зарплату[890]. Были изданы брошюры, объяснявшие населению смысл и форму этих новых обрядов. Белорусская версия, например, рекомендовала проводить День памяти 2 или 8 мая, “а еще лучше, в последнее воскресенье апреля или первое воскресенье мая”, потому что в эти дни люди традиционно посещают кладбища и приводят в порядок могилы родственников[891]. Идея заключалась в том, чтобы сместить фокус с так называемых негативных пережитков традиции. В отличие от множества других новых обрядов, День памяти, посвященный павшим на войне, а не победе как таковой, оказался успешным нововведением. Многие ветераны вспоминают, что этот день значил для них больше, чем День Победы, отмечаемый 9 мая. Однако чаще новый государственный праздничный день просто добавляли в календарь, который шел своим чередом, как прежде. В родительские субботы на специальных столах в церквях появлялись сладости, выпечка и банки со сладким консервированным горошком, а могилы на кладбищах украшали лапником, веточками вербы и ивняка[892].

Пасха была вечным бельмом на глазу у коммунистических агитаторов. Празднование жизни вечной подвергалось нападкам со всех сторон: верующих травили и притесняли, а телевизионная программа была составлена столь чрезвычайно хитроумно, чтобы отвадить людей от посещения пасхальной службы. Толпы прихожан, приходивших в храмы на всенощное бдение и крестный ход, заметно поредели[893]. Но все помнят – а я это наблюдала лично – как люди ели кекс “Весенний”, закончив смотреть концерт Аллы Пугачевой по телевизору или матч киевского “Динамо”. Смыслы, которыми разные люди наделяли пост, могли существенно отличаться. Даже верующие больше не принимали комплекс догм и верований целиком. Как выяснили исследователи, большинство сомневалось в реальности жизни после смерти. Не только партии и церкви приходилось теперь бороться за веру[894].

При этом частные похороны нередко оборачивались бессмысленной суетой. Церемониал был призван в конечном счете дать выход эмоциям скорбящих и вовлечь их в переживание смерти. Но автор одного из докладов, написанных в 1964 году, отмечал, что “наш похоронный и поминальный ритуал абсолютно неразвит. В Москве часто приходится наблюдать, как неверующие предпочитают хоронить своих мертвых по религиозному обряду, потому что ритуал гражданских похорон до сих пор не сложился. Похороны простых рабочих или пенсионеров часто проходят по религиозному образцу”[895]. В сельской местности привычка соблюдать церковные ритуалы была укоренена куда глубже. Исследователи, работавшие в деревне Вирятино в Центральной России, обнаружили, что за пять лет, с 1952 по 1956 год, здесь состоялись только три нерелигиозные похоронные церемонии[896].