Книга Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли

– Шон! – успела окликнуть его Мод, но он уже убежал.

– Я собираюсь пойти спать, – объявила я.

– Только после того, как Изольда почитает нам, – ответила Мод.

Мне предоставили место у огня между Мод и Барри. В стихотворении Изольды описывался берег, «песок, что нежится под солнцем», где она чувствовала себя «печально никчемной». Как-то не слишком оптимистично. В отрывке ее прозы также были утесы, бахрома пены на влажном песке, и все это было связано со скрывающимися божествами. Немного сбивало с толку.

– В тебе чувствуется влияние Уилли и всей этой толпы из «Золотого рассвета», – заметила Мод дочери. – Я нахожу их слишком английскими и слишком традиционными.

– Ты не понимаешь более глубокие истины. Теперь, когда я изучаю хинди и санскрит, я вижу то, что скрыто за реальностью, – ответила Изольда.

– Я всю жизнь вижу то, что скрывается за нашей реальностью, – возразила Мод.

– Я верю в реинкарнацию, – сказала мне Изольда.

– Это хорошо, – откликнулась я, чтобы хоть что-то сказать.

Потом и Барри прочла свое последнее творение, посвященное восхвалению святой Терезы из Лизье[174].

– Я пишу католическую поэзию, – пояснила она.

– И печатает ее в церковных журналах, – добавила Мод.

Хинди, реинкарнация и «Маленький Цветок Иисуса». Ничего себе сочетание.

– Уже поздно, Барри, – наконец сказала Мод.

Уф-ф, слава богу.

– Нора поживет у нас немного. Времени у нас будет масса. К тому же я хочу кое-что показать ей.

Мод принесла несколько номеров французского журнала La Illustrae.

– Это фотографии Дублина после обстрела его английскими канонирскими лодками, – сказала она, листая страницы с фотографиями. – Это улица О’Коннелла, главная магистраль города. Посмотрите – руины. Как они могли атаковать гражданских? По крайней мере, теперь мир может увидеть истинное лицо британского правительства. Столетиями они обвиняли Ирландию в том, что она была черным ходом для французского вторжения в Англию. И теперь вот таким образом продемонстрировали свою безжалостность. Вы видели гобелены в Байё. Нас завоевывали те же самые корабли, что изображены там. Ненавижу их, англичан, но все же я одна из них. О, как я жалею, что я не мужчина, какой-нибудь крестьянин из графства Мейо и при этом до мозга костей кельт, которые населяют Ирландию уже тысячи лет.

– Что-то вроде меня? – спросила я. – Мои предки много поколений жили в Голуэе.

– И тем не менее вы американка.

– Ох, Мод, – вздохнула я. – Давайте уже спать.

«Какой чудный берег», – думала я, когда на следующее утро брела с Мод и Йейтсом по длинному песчаному пляжу на границе суши с морем. Название «Английский пролив» больше подходило для Ла-Манша, потому что он достаточно грозный и суровый, волны его громко бьются в камни, и кажется, что он широк, как океан, хотя я точно знала, что побережье Англии совсем недалеко отсюда. Никогда не могла себе представить, что у озера Мичиган есть противоположный берег, – оно казалось мне бескрайним. Эх, жаль, что в Чикаго нет таких нетронутых песчаных просторов. И этот цвет.

– Золото, – сказала я Мод.

– Песок здесь очень мелкий, и такая его окраска очень необычна. Совсем не похож на серый и крупнозернистый на большинстве других французских побережий, – ответила она.

– И мусора всякого нет, – заметила я, вспоминая, что в Чикаго красивая береговая линия превратилась уже в настоящую свалку. Интересно, занимается ли Эд ее очисткой?

Моя прежняя жизнь была очень далека отсюда. Чудесный осенний денек. Мод сказала, что в отношении дождей в Нормандии все почти так же безрадостно, как в Ирландии, так что хорошую погоду здесь ценят особо. Со мной была моя «Сенека», и я остановилась, чтобы сфотографировать прибой, а Мод тем временем рассказала историю этих песчаных пляжей.

– Нам здесь повезло. В Кольвиль-сюр-Мер, в Сен-Лоран-сюр-Мер и остальных прибрежных городках нет настоящих гаваней. Армии невозможно высадиться на берегах Нормандии. Все исторические битвы происходили далеко отсюда. Даже Плантагенеты не нашли людей, которые могли бы взобраться на Пуэн-дю-Ок, – сказала она, указывая на высокие отвесные скалы в нескольких милях отсюда.

Йейтс ушел уже далеко вперед. Все утро он не разговаривал с Мод, со мной тоже.

– Вчера ночью я опять ответила отказом на его предложение, – сказала мне Мод. – Ну зачем продолжать спрашивать такие вещи? Много лет назад я уже сказала ему, что мы с ним находимся в духовном браке, который более прочен, чем обычная связь. У нас уже есть в этом браке дети – его стихи.

– Так вы с ним никогда… ну… не знали друга в физическом плане?

– Было однажды, – призналась она. – Это была катастрофа. Я уже рассказывала вам с Маргарет, что не нахожу удовольствия в этом плотском акте и не понимаю, почему я должна это терпеть, чтобы удовлетворять нужду мужчины.

– Однако у вас есть и настоящие дети – Шон и Изольда, – возразила я.

– Да, – согласилась она. – Вы могли решить, что я неправа, когда объявляю Изольду своей кузиной, однако это повредило бы моей работе, если бы я призналась, что имею незаконнорожденную дочь. Да и Мильвуа настоял на такой шараде. Лучше уж ничего не говорить. На самом деле я считаю, что только деторождение делает такое неприятное занятие, как секс, терпимым. Но, к сожалению, страсть Уилли, оказывается, более чувственная, чем казалось.

Йейтса было уже едва видно.

– Уилли! Уилли! – закричала Мод. – Подожди нас!

Он остановился и обернулся.

– Он целый месяц писал какую-то поэму, – сообщила мне Мод. – Если уж он уперся во что-то, его с места не сдвинуть. Уилли действительно необходима жена. Кто-то моложе его, кто мог бы следить за домом, удовлетворять его потребности, рожать детей.

– А вам не тяжело будет смириться с тем, что он женится на ком-то другом? – поинтересовалась я.

– Вы думаете, что я стану его ревновать? Дорогая моя Нора, наша связь с Уилли находится вне времени и пространства. И то, что в его гостиной убирать будет кто-то еще, меня совсем не волнует. Особенно теперь, когда Ирландия нуждается во мне, как никогда ранее. Не могу я думать о том, как согреть домашние тапочки Уилли у огня, когда мне хочется присоединиться к другим вдовам 1916 года в их борьбе, – сказала она и, приподняв край юбки своего черного платья, чтобы она не мела по песку, широким шагом направилась к Йейтсу.

Она ничего не могла с этим поделать. В конце концов, она актриса и искренне скорбит по принявшим смерть лидерам восстания, своим друзьям. Сегодня утром она плакала, говоря о матери Патрика Пирса, у которой казнили обоих ее сыновей.