Книга Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя - Игорь Синицин

Во всяком случае, весной 1980 года в мой кабинет в АПН позвонил Женя Калган и сообщил, что Юрий Владимирович хотел бы встретиться в субботу вечером.

— Свою «Волгу» ты можешь оставить у первого подъезда, — сказал Калган, — прапорщики будут предупреждены…

В назначенный час я поднялся в кабинет Андропова и тут же был к нему впущен. Он сидел за рабочим столом в глубине комнаты и был плохо виден из-за слабого освещения. У Юрия Владимировича были больные глаза диабетика, и даже в помещении он носил темные очки, предохраняясь от сильного света.

Я приблизился к письменному столу и увидел, что из-за него мне навстречу еле-еле поднимается какой-то незнакомый человек. Но это был Юрий Владимирович, и как же он изменился за минувший год!

Он протянул мне для пожатия руку. Раньше, еще год тому назад, его ладонь была крепкой, он энергично сжимал ладонь того, кого приветствовал. Теперь его ладошка была слабой, потной и горячей. Такую руку было страшно сильно сжимать, и он благодарно взглянул на меня, когда я только прикоснулся к ней, а не пожал крепко, как делал это раньше.

Он очень сильно похудел, и его темно-синий костюм, всегда такой элегантный, висел теперь на нем как на вешалке. Лицо было нездорового желтого цвета, щеки ввалились. На голове осталось значительно меньше волос, чем было раньше, а на пергаментной коже, обтягивающей череп под ними, пошли большие старческие коричневые пятна. Голос его был тих и слаб.

— Что-то ты забыл меня, Игорь… — почти прошептал он и, опираясь на руки, тяжело сел за стол для совещаний. Было видно, что каждое движение давалось ему с трудом. Но глаза за очками все так же блестели, как у молодого. Ладони он спрятал под стол. За много лет до этого он рассказывал мне о каком-то деятеле и дал выразительную деталь: пальцы рук у того сильно дрожали, «паркинсонили», то есть демонстрировали симптомы болезни Паркинсона, как определил Юрий Владимирович, от неуемного желания власти.

«Господи, — подумал я. — Эк тебя скрутило, дорогой мой человек… И пальцы, наверное, „паркинсонят“, раз ты их так спрятал…»

Юрий Владимирович уловил мое душевное сочувствие его болячкам и решил немного пооткровенничать. Он, видимо, уже получил подробную информацию о том, что я не сплетничал о нем со своими друзьями, не проявлял недовольства тем, что выпал из чиновничьей обоймы, а наслаждался своей творческой работой.

Андропов поведал мне, что его состояние резко ухудшилось после секретной поездки в Афганистан, где он побывал с инспекцией в январе 1980 года.

— Со мной возили туда, как ты знаешь, и воду, и еду, и повара… — рассказывал он тихим голосом, словно и говорить ему было трудно. — Но не убереглись… Наверное, какой-то ядовитый аэрозоль впрыснули в атмосферу комнат, где я жил… Я упал без сознания и несколько дней находился в таком состоянии… Еще и теперь не пришел в себя окончательно…

Мне было очень жалко шефа, я порекомендовал ему какие-то настои трав. Он пропустил мои рекомендации мимо ушей и перешел к делу. Действительно, его интересовали мои личные впечатления о Польше, Валенсе. В один из разов я ездил туда на семинар газеты «Политика», где встречался и беседовал с польским публицистом и политиком, главным редактором этой газеты Мечиславом Раковским. Он был известен Москве тем, что тайно поддерживал бунтарский профсоюз «Солидарность» и в этом же духе воздействовал на первого секретаря ЦК ПОРП Эдварда Герека, министра обороны генерала Войцеха Ярузельского. Ситуация в Польше явно накалялась. В августе — сентябре того же 1980 года в стране разразился острый социально-политический кризис. Андропов, разумеется, имел подробную, но, я думаю, не совсем объективную информацию от Крючкова, хотя в Варшаве работал представителем КГБ очень опытный и умный старый разведчик генерал Виталий Григорьевич Павлов. Но Крючков не доверял Павлову, по-своему подавал и комментировал шифровки представителя КГБ председателю, будучи весьма оптимистично настроен по поводу положения в ПНР. Так хотелось Андропову, и начальник разведки подстраивался к желанию Юрия Владимировича видеть польскую партию сплоченной и крепкой, чего на самом деле не было.

Я мог нарисовать польскую картину шефу только с точки зрения политического обозревателя, не получая конфиденциальной информации, а основываясь на открытых источниках и беседах с друзьями — советскими корреспондентами в Варшаве. Беседа с Андроповым длилась около часа, что само по себе было редко для вечно занятого Юрия Владимировича. Я снова почувствовал его отеческое отношение к себе.

Он поблагодарил меня за встречу, снова просил звонить и заходить, но больше живым я его не видел. Только один раз после этого посещения Лубянки мне удалось поговорить с ним по «кремлевке». Это было в те дни, когда по всей Москве милиция и «общественность» ловили в банях, кинотеатрах, магазинах «отлынивающих» от работы трудящихся, прогульщиковстудентов и прочую свободную публику. Я тогда позвонил ему и сказал, что это не политика, а скверный анекдот. Он спросил, о чем я говорю. Я рассказал. Юрий Владимирович заявил, что он впервые об этом слышит и что даст команду устранить перегибы. Говорил он вроде искренно, но я боюсь, что информация об этом безобразии у него все-таки была и он ждал реакции народа. Она была возмущенной и недоумевающей…

В тот день, когда я последний раз вышел из его кабинета, меня пригласил в свою комнату Лаптев. У нас с ним было одно незаконченное дело. Когда я уходил от Андропова, то сдавал Лаптеву по описи комнаты «Особая папка» все документы политбюро, числящиеся за мной. Но до этого я несколько раз сообщал начальнику секретариата, что из всей огромной груды бумаг в моем сейфе и в комнате «Особая папка» две или три находятся у Юрия Владимировича. Андропов брал их у меня посмотреть, и, естественно, я не взял у него никакой расписки в получении. Он мне их так и не вернул — забыл или сделал это сознательно. Я вспомнил при той передаче дел генералу Лаптеву рассказ Володи М. о способах наказания противников в КГБ. Но тогда я не мог предположить, что Андропов или Пал Палыч сделали это вполне преднамеренно, ибо это было бы очень подло.

Теперь начальник секретариата, смущенно улыбаясь, сообщил мне, что не надо беспокоиться, он получил эти документы из личного сейфа Юрия Владимировича и снял мою «потерю» с контроля. Я буркнул ему что-то вроде «А я и не беспокоился…». На самом деле я действительно не боялся, хотя и не был уверен в Пал Палыче. Но у КГБ, разумеется, если бы была выражена санкция Андропова наказать меня, были и без того длинные руки. Так что эти бумаги погоды не делали, хотя поводом к преследованию могли послужить.

Но когда я, выйдя из первого подъезда здания на Лубянке, осознал, что произошло, то понял: целый год Лаптев по поручению Юрия Владимировича держал меня на крючке. Если бы я стал негативно высказываться о шефе в кругу знакомых и портить его реноме, то агентура немедленно донесла бы это до Лаптева и он послал бы меня под трибунал, зная, что «пропавшие» бумажки спокойно лежат в сейфе председателя КГБ…

Мысленно я еще раз пожалел Юрия Владимировича. Ведь не только он воздействовал на свое окружение характером и личным примером, но и команда влияла на него. Портился его характер, обратной связью усиливалось давление на него негативных сторон характеров людей, его окружавших. Было ясно, что он очень тяжело болен и, по сути дела, стал инвалидом. Я не знал тогда, что за полгода до смерти у него отказали почки, плохи были сердце и сосуды, которые разъедал диабет.