Книга Сталинград - Энтони Бивор

Смертность среди военнопленных была ужасающей. Солдаты смирились с судьбой – они не видели смысла бороться за жизнь, поскольку не надеялись снова когда-нибудь увидеть родных. Им казалось, что Германия осталась где-то на другой планете, на которую они уже никогда не попадут. Смерть же несла с собой избавление от страданий, физических и моральных. Бороться продолжали только верующие или очень сильные, волевые люди, решившие во что бы то ни стало выжить ради своей семьи.

Воля к жизни была не меньше, если не больше, важна для тех, кого гнали в лагеря для военнопленных. Как только люди немного согревались в движении, «оживали» и вши… Те, кого Вайнерт описал как «хромающих призраков в лохмотьях, еле волочащих ноги»,[991]брели, уставившись в спину того, кто шел впереди. Случалось, мирные жители срывали с плеч пленных одеяла, плевали им в лицо и даже бросали в них камни. Лучше было находиться в голове колонны и держаться рядом с кем-нибудь из конвойных. Известны факты, когда красноармейцы вопреки приказам стреляли по колоннам немецких пленных. Точно так же, как в 1941 году военнослужащие вермахта стреляли по колоннам пленных солдат Красной армии.

Можно сказать, что тем, кто сразу попал в лагерь, повезло, хотя расстояние до них было разное. Например, находившихся в северной группировке прогнали пешком до Дубовки 35 километров, и на это ушло двое суток. На ночь пленных загоняли в полуразрушенные здания без крыш. Конвоиры не забывали напомнить им, что за такой ночлег нужно благодарить летчиков люфтваффе.

Однако тысячам предстояло то, что можно описать только как «марш смерти». Пленные без пищи и воды при температуре минус 25–30 градусов шли от русла Царицы через Гумрак и Городище… До Бекетовки они наконец добрели только на пятый день. Время от времени в морозном воздухе слышался выстрел – это еще один несчастный оставался на снегу навсегда. От жажды люди страдали даже больше, чем от голода. Кругом был снег, но, чтобы схватить хоть горсточку, нужно было выйти из колонны, а это строго запрещалось. За шагом влево или вправо тоже следовал выстрел.

Ночевали пленные прямо в заснеженной степи, тесно прижавшись друг к другу. Проснувшись, многие обнаруживали, что их товарищи умерли и уже окоченели. Чтобы предотвратить хотя бы это, немцы стали организовывать дежурства: одна группа спала, в другая бодрствовала. Через час они менялись, и проснувшиеся делали как можно более резкие движения, чтобы восстановить кровообращение. Были и такие, кто просто боялся ложиться на землю. Пытаясь спать как лошади, они стояли, положив на головы одеяла, чтобы сохранять тепло своего дыхания.

Утро приносило не облегчение, а новые муки. «У русских были очень простые методы, – писал впоследствии один лейтенант, которому посчастливилось выжить. – Тех, кто мог идти, гнали дальше. Тех, кто не мог – из-за ранения или из-за болезни, пристреливали на месте или бросали умирать на морозе».[992]

Солдат 305-й пехотной дивизии, тоже прошедший этот ад, вспоминал: «Вначале нас было 1200 человек. К тому времени, как мы прибыли в Бекетовку, в живых остался только каждый десятый, около ста двадцати человек…»[993]

Над воротами главного лагеря в Бекетовке тоже можно было вешать надпись, заканчивающуюся словами: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Охрана – теперь лагерная – еще раз обыскала всех дошедших пленных: вдруг у них осталось еще что-то ценное, и выстроила их для «регистрации». Немцам еще предстояло узнать, что стояние часами на морозе и переход группами по пять человек с одной стороны на другую – для подсчета – вскоре станут для них ежедневными… Наконец, после того как сотрудники НКВД закончили все необходимые, по их мнению, действия, пленных отвели в деревянные бараки. В отсеки, рассчитанные на 10 человек, загнали по 40–50. «Нас было как селедок в бочке»,[994]– писал позже один из тех, кто остался в живых.

4 февраля кто-то из офицеров НКВД пожаловался в штаб Донского фронта на то, что в лагере в Бекетовке сложилась критическая ситуация.[995]Он действительно принял 50 000 пленных, среди которых было много больных и раненых.

Лагерное начальство пребывало в замешательстве. Собственного автомобильного транспорта не было, а попытка выпросить у армии хотя бы один грузовик успехом не увенчалась. Воду доставляли в железных бочках на телегах, запряженных верблюдами. Пленный врач-австриец много позже так описывал свои первые впечатления: «Есть нечего, пить нечего… Люди пытаются утолить невыносимую жажду грязным снегом и желтым от мочи льдом… Каждое утро – новые трупы».[996]Через два дня пленным первый раз дали «суп». Так русские называли отруби, размешанные в горячей воде. Условия содержания были воистину кошмарными. Но что могли сделать пленные? Единственное – соскрести со своих тел вшей и горстью бросить их в конвоиров. Конечно, это не оставалось безнаказанным. Несколько человек были расстреляны.

Особисты постарались разделить свой «контингент», сначала по национальности, затем по политическим убеждениям. Пленные румыны, итальянцы и хорваты получили привилегию работать на кухне и постарались выместить накопившуюся злость на своих бывших союзниках. Особенно преуспевали в этом румыны. Они считали, что немцы не только затащили их в преисподнюю, но и в окружении уреза́ли им пайки, чтобы лучше кормить своих солдат. Теперь румыны нападали на тех, кто разносил пищу, и отнимали у них еду, полученную на целый барак. Впрочем, немцы тут же приставили к своим разносчикам «охрану».

«Затем последовало новое потрясение, – сетовал впоследствии один представитель люфтваффе. – Наши австрийские товарищи внезапно перестали быть немцами. В надежде на лучшее обращение они начали называть себя “аустрицы”».[997]Интересно, что в своих чаяниях «аустрицы» не слишком обманулись. Пленные с горечью констатировали: «…вся вина за войну была взвалена на тех из нас, кто остался “немцами”». И почему австрийцы склонны винить во всем прусских генералов, а не ефрейтора, своего соотечественника?

В лагере шла борьба за выживание. Один из немногих офицеров-танкистов, сумевших победить смерть, писал: «Каждое утро перед бараками складывали тела умерших».[998]Отряженные на эту работу клали обнаженные окоченевшие трупы в один увеличивающийся ряд вдоль края лагеря. По оценке немца-врача, в Бекетовке этот «ряд» имел «примерно тридцать метров в длину и два метра в высоту».[999]Ежедневно умирали по 50–60 человек, подтверждает этот факт унтер-офицер люфтваффе. «Мы не плакали. У нас не осталось слез»,[1000]– подводит печальный итог другой. Еще одному пленному, которого русские использовали как переводчика, удалось заглянуть в регистрационный список умерших. Он и сказал, что до 21 октября 1943 года в одной только Бекетовке умерли 45 200 человек.[1001]В архивах НКВД есть подтверждение того, что в лагерях под Сталинградом к 15 апреля уже умерли 55 228 пленных,[1002]но определить, сколько человек было взято в плен с момента начала операции «Уран» до окончательной капитуляции 6-й армии, невозможно.