Книга Механическое сердце. Искры гаснущих жил - Карина Демина

И давно следовало бы.

Низкое небо, черные тучи, мягкие, распаханные полумесяцем, который не тает даже днем. Он и сейчас проглядывает, бледный, позолоченный и какой-то ненастоящий. Подделка из золотой фольги на цепочке из поблекших звезд. А солнце спряталось.

Две недели до Перелома.

И ветер гонит поземку, точно заметает следы Кэри.

Идти далеко.

Кэри считает шаги, потому что иначе решимости не хватит. А она уже видит темную гладь семейной усыпальницы. Высокая кованая ограда. Металлические прутья. Острые пики. И широкий кленовый лист, пронзенный насквозь. Ветер трогал его, пытался стащить, побуревший, грязный, похожий на лоскут, но лист цеплялся за острие.

– Я… дальше одна. – Кэри коснулась калитки, и холод опалил сквозь меховые перчатки.

Брокк кивнул. Хмурый, и снова без шапки. Уши покраснели, а кончик носа, напротив, белым сделался. И Брокк, сам того не замечая, нос трогает…

– Я… недолго.

Наверное.

Он хотел что-то сказать, или утешить, или уверить, что этот визит не имеет смысла, но оба знают – он нужен не мертвецам, но Кэри. Иначе она подобно этому листу не получит свободы. И Кэри со вздохом толкает калитку. Петли смазаны, и дорожки выметены чисто. Из обсидиановых ваз торчат жесткие хвосты травы, но снег спешит укрыть и их.

Черное и белое.

И яркое пятно ее пальто, единственным нелепым мазком на кладбищенском полотне.

Ключ в руках. Старый замок поддается не сразу, он кряхтит, и сама дверь тяжела. Кэри толкает ее, скрипучую, зловредную, прячущую за собой тени. Пахнет тленом и формалином.

– Я… пришла.

Голос вязнет в паутине. Если снаружи убирали, то внутрь мавзолея заглядывали нечасто.

Жутко.

Сквозняк пробирается сквозь плотную ткань пальто, словно чьи-то ледяные пальцы гладят живот Кэри. И она с трудом сдерживает крик.

Молчать.

И снять с полки лампу, заправленную маслом. Кремниевая зажигалка щелкает, не высекая искру, но после все-таки сдается. Робкое пламя отпугивает тени.

Пыль. Паутина серыми клочьями. Старые листья под ногами шелестят, когда только успели пробраться сюда? Темные полки и широкие урны с именами.

Леди Эдганг в темной яшме… она никогда не любила яшму, и Кэри кладет рядом с урной белую розу. Не извинение, но… так ведь принято.

Дядя… кузены… малахит. Одинаковая, почти форменная зелень. А они редко форму снимали.

– Мне жаль, что так получилось. – Она касается табличек, читая имена подушечками пальцев. И вновь оставляет цветы.

Призраки. В жизни Кэри они появлялись редко, как-то сразу и безоговорочно признав за Сверром право распоряжаться ею. Кто они ей?

Чужаки.

Отец. И бледная узорчатая зелень змеиного камня.

– Почему ты не остановил его? – бессмысленный вопрос, но Кэри должна. – Ты же видел, чем он становится. Почему не помог?

Тяжелая кисть гиацинта не то прощанием, не то прощением. Впрочем, прощения он никогда не просил.

– Здравствуй…

Услышит ли?

…до Перелома целых две недели, и граница миров прочна.

Молчание. Белизна лунного камня, и сама чаша кажется прозрачной. Кэри касается ее нежно, не удивляясь тому, что камень чудом сохранил тепло.

– Я… пришла попрощаться. Я знаю, что ты давно меня ждал, что ты не хотел уходить… и я виновата. Мы оба, наверное, виноваты. Ты не сумел удержаться, а я не смогла тебя остановить. Ты же просил о помощи… помню, что просил. А я боялась.

Она провела по полке, стирая пыльный след.

– Если бы знать, что я могла остановить тебя… или не могла, но чтобы наверняка…

Голос перехватило. Что сказать ему, который близко, стоит за спиной? Обернуться бы, но… тогда он исчезнет.

– Я ведь не попробовала, не попыталась даже… простишь?

Простит. Они всегда прощали друг друга. Она его – за жестокость и боль. Он – за то, что казалось ему равнодушием.

– Я ведь любила тебя. – Кэри гладила белый камень. – Ты брат и… больше, чем брат, ты единственный человек в этом мире, кому я была нужна. Наверное, я просто не сумела тебя убедить в этом.

Выдох. И пламя-цветок сворачивается, почти гаснет.

– Наш последний разговор… не разговор – ссора. Мне казалось, что еще немного, и меня не станет. От страха. От ненависти к тебе. И поэтому я сказала, что лучше бы ты умер.

Не сказала – бросила в лицо.

Пощечина?

Почти. Он ударил первым в очередном приступе бессмысленной ревности, раскровил губы, опрокинул на диван и, свалившись сверху, горло сжал. Тогда Кэри показалось, что она умрет.

Был поцелуй, жадный и отвратительный.

Запах бренди.

Его волосы, упавшие ей на лицо.

Седые безумные глаза. И собственный страх, который вдруг исчез. Она ведь умирает, так чего бояться? И она сказала.

…ты превратился в чудовище… я тебя ненавижу… и хочу, чтобы ты умер… слышишь? Я хочу, чтобы ты умер!

Она бы заткнула уши, лишь бы не слышать этого своего голоса, искаженного, надсаженного. Не чувствовать на губах вкуса крови, своей и его.

– Ты никогда меня не слушал, – на пальцах остается серая мягкая пыль, – так почему вдруг, Сверр?

Молчит. Для него Кэри принесла лилии, снежно-белые с тягучим резким запахом.

– Ты отпустишь меня?

Тишина давит на нервы. Холод. И легкое скользящее прикосновение ветра к щеке, нежданная зимняя ласка, в которой хочется видеть ответ на заданный в пустоту вопрос.

– Спасибо. – Кэри касается губ пальцами, а пальцами – бронзы с мертвым именем.

Прощальный поцелуй.

Она гасит пламя и лампу ставит на полку, но пальцы вдруг задевают что-то мягкое, и Кэри вытаскивает розу, темно-красную, черную почти, с посеребренными инеем лепестками. Цветок холодный, но еще живой. Его положили недавно, но… кто?

И для кого?

На карточке, привязанной к длинному, лишенному колючек стеблю, ее имя. И Кэри читает его снова и снова, пятится, пока спиной не упирается в тугую дверь. И пружина скрипит, отворяется.

В лицо бьет ветер, и роза падает из рук. Черная на белом.

И красный мазок ее, Кэри, пальто. Надежные руки мужа.

– Что случилось?

Ничего.

Просто страшно.

– Забери меня. – Она цепляется за эти руки, прячет лицо у него на груди, слушает, как колотится сердце, и успокаивается его звуком. – Пожалуйста, забери меня отсюда…

– Вечером мы уедем.