Книга Унижение России. Брест, Версаль, Мюнхен - Анатолий Уткин

Между Ратенау, Кесслером, Мелендорфом, Висселем начало вырабатываться взаимопонимание, к которому они давно шли, планируя в военной Германии все — от военного производства до частной жизни. Парламентская демократия, о которой столько говорили в эти дни в Веймаре, казалась им упаднической схемой. Ничего нового. Смесь эксплуатации и лицемерия. К тому же экономически неэффективная схема. Пойти на поклон к победителям в Париж — когда можно все разом перевернуть и сделать надутых победителей побежденными — это им казалось верхом убожества. Корпоративное государство дарует эффективность современной индустрии, социальный мир и невиданные успехи коллективного труда. Пойдет ли за этим большинство германского правящего класса?

Ратенау считал, что было бы глупостью противостоять Западу нарочито и немедленно сейчас, в момент слабости Германии. Слишком уж многие в этом мире ненавидят Германию. Следует несколько выждать время. «Мы должны развивать неформальные контакты неполитического характера, организовывать научные конгрессы и тому подобные мероприятия, создать нечто вроде Салона отверженных посредством развития международных связей, когда неизбежные интриги и раскол проявят себя в Лиге — тогда созреет момент, и мы взорвем ее»[563].

Кесслер полагал, что союз против западной Антанты можно создать гораздо быстрее; он прибыл в Веймар, чтобы найти идейных сторонников. И сторонники нашлись, влиятельные сторонники. Это был прежде всего Рудольф Надольный, который в годы войны сумел установить довольно тесные связи с русскими большевиками. Кесслер нашел взаимопонимание у графа Брокдорфа-Ранцау, министра иностранных дел нового режима. Это было уже серьезно. Как пишет Кесслер, Ранцау «сразу же понял мой намек, который вел в сторону поисков пути взаимодействия с Россией и большевиками». Главной мыслью Ранцау было нечто фантастическое: создать союз с Россией против Запада — в том случае, если западные союзники выставят неприемлемые условия. «Он искал пути и подходы к России». Ранцау был готов начать переговоры с «независимыми социал-демократами» и даже с германскими коммунистами. Единственно, он боялся, что это повредит аншлюс-су (инкорпорации Австрии) и подтолкнет к созданию независимого Рейнланда.

Люди типа Ранцау и Кесслера считали, что история делается в Берлине, а не в заштатном Веймаре. Брокдорф-Ранцау уехал в столицу при малейшей возможности. Кесслер, считая, что германская реконструкция будет основана на «системе рабочих советов», начал переговоры с независимыми социалистами. Он пришел к заключению, что западный подход и классический парламентаризм не подходят Германии: «Шейдеман, Эрцбергер и Партия Центра в целом должны быть отставлены и заменены независимыми социалистами». 4 марта он докладывал Брокдорф-Ранцау о результатах переговоров с «независимыми»: «требуется реконструкция правительства, что, собственно говоря, означает coup d'etait». Брокдорф-Ранцау «прочувственно поблагодарил меня, он полностью придерживается этих идей»[564].

А далее наступила среда, когда в Берлине все же стрельбы избежать не удалось. Первым, в чем сказалась забастовка национального масштаба, был невыход газет. Утром в понедельник трамваи покорно шли своими берлинскими маршрутами. На стенах домов висели правительственные плакаты, говорящие о том, что «социализм уже наступил». Не все поверили этому утверждению. Движение трамваев остановилось в семь часов вечера. Но министр внутренних дел отреагировал жестко. Он объявил Берлин на осадном положении, в случае неповиновения будут применяться «законы военного времени». В Веймаре министр полиции Ойген Эрнст предупреждал, что главное силовое противостояние еще предстоит и оно будет иметь место в Берлине. И нельзя исключить обильного кровопролития.

Тишина стояла до среды, а потом раздались первые выстрелы. Это было самое мощное выступление после подписания перемирия. Сейчас мы точно знаем, что министр иностранных дел первого веймарского правительства — граф Брокдорф-Ранцау был согласен принять участие в государственном перевороте и готов был возглавить режим, опирающийся только на независимых социалистов. Именно об этом мечтал Ленин. К 9 марта 1919 г. была подготовлена прокламация о взятии государственной власти «der Raterepublik» — «республикой Советов». Теперь можно смело утверждать, что такой шаг навстречу Советской России был подготовлен при содействии министра Брокдорф-Ранцау. Весы истории колебались. Берлин искал свое место между Парижем и Москвой.

БЕРЛИН, МАРТ 1919-ГО

В столицу, как и в другие крупные немецкие города, продолжали возвращаться части демобилизуемой армии. В Берлине они проходили под украшенными цветами Бранденбургскими воротами. Газеты писали о «доблестной армии, воевавшей с половиной мира и не потерпевшей поражения». 2 марта 1919 г. была очередь «героев Восточной Африки» пройти гусиным шагом под историческими воротами. Толпы оживленных берлинцев заполонили окрестные улицы, присоединяясь к парадному торжеству. В это же время на восток отправлялись другие солдаты — для многих война только еще начиналась. В течение первых трех месяцев 1919 г. немецкие газеты писали открытым текстом о «нашей войне с Польшей». Публиковались фотографии о «жестокостях большевиков в Прибалтике». На железнодорожных станциях грузились танки и пушки, предназначенные для боев на новом Восточном фронте. Символом «фрайкоров» — добровольческих формирований в Берлине были черные знамена с белым черепом и скрещенными костями, традиционный пиратский символ.

Режим Эберта стремился обеспечить национальную стабильность прежде всего за счет создания рабочих мест, раздачи хлеба и пропаганды мира. Новый режим (Ваймар) обратился к Рейхсбанку. Ответственность в этом деле уступила место авантюризму — как и в случае с Александром Керенским. В течение февраля 1919 г. правительство запросило немыслимую сумму — 25 миллиардов марок — и получило их. Правительство старалось платить всем, и прежде всего вооруженным матросам (так и не покинувшим Марсталь) и прочим вооруженным формированиям, желая таким образом купить их миролюбие. И успешно покупали. Так, Народная военно-морская дивизия соблюдала необходимый правительству нейтралитет во время январской недельной бойни «Спартака». Но теперь эти матросы требовали увеличить свое содержание. Весь Берлин был напичкан воинскими частями, которые «продавали» свое миролюбие за счет растущих государственных подачек.

Особенно прославилась Республиканская гвардия — главный оплот правительства Эберта в Берлине с ноября 1918 г. Их «советы» обеспечивали их снабжение, и они насторожились, когда в конце февраля 1919 года Шейдеман решил перейти от системы «советов» к традиционным республиканским учреждениям. Военная вольница Берлина немедленно проявила свое неудовольствие. Убийство Айснера добавило пламени. «Роте фане» призывала ко всеобщей забастовке. Теперь в городе росла значимость КПГ — Коммунистической партии Германии.

Всеобщая забастовка, номинально начавшаяся в понедельник, 3 марта, сопровождалась криминальными эксцессами. Первой целью грабителей стали богатые магазины вокруг Александер-плац, но затем появились и такие цели, как богатые частные квартиры в районе Тиргартена. Прусское правительство не замедлило отреагировать. В конце этой недели вездесущий Носке был призван в Берлин. Под его командование были отданы добровольческие части региона — речь шла прежде всего о расположенных на окраинах Берлина лагерях фрайкоровцев, готовых выступить против возмутителей порядка. Как уже говорилось выше, Носке объявил Большой Берлин находящимся на осадном положении, которое давало властям право использовать «чрезвычайные законы военного времени»[565]. Мы уже говорили об остановившихся вечером трамваях, о переходящей в реальность забастовке берлинского пролетариата. Дело пошло еще дальше. Последовавшей ночью вооруженные группы людей захватили примерно тридцать полицейских участков. На следующий день рабочие Берлина выдвинули свои требования. Они включали в себя признание «советов рабочих и солдатских депутатов, освобождения всех политических заключенных, создания «революционной рабочей армии», роспуска добровольческих формирований и дипломатического признания Советской России[566]. На политическую сцену Германии выходила коммунистическая партия.