Книга Моя другая жизнь - Пол Теру

— Ты совсем не изменился.

— Это и хорошо, и плохо. — Он рассмеялся своим характерным хрипловатым смехом, едва приоткрыв губы.

Мы прошли вверх по дороге, нашли местечко под деревьями на каменистом берегу озера Аппэр-Мистик-лейк и сели разговаривать.

После школы, пока я без толку торчал год в Ороно, штат Мэн, Джордж учился на курсах в Бостоне. Годом позже я перевелся в Массачусетский университет в Амхерсте — 100 долларов за семестр, — а Джордж получил стипендию в университете Род-Айленда, спортивную стипендию. В университете было всего семь черных ребят, слишком мало, чтобы организовать коммуну. За ним гонялись ребята из «Тау Эпсилон Пи»[102], и он подумывал к ним присоединиться.

В этой коммуне — в основном там были евреи — работали по найму две черные женщины: готовили и прибирали в доме. Джорджа возмущало, как его однокашники обращались с пожилыми женщинами — этакая небрежная грубость — и как гнусно шутили на их счет, стоило им отвернуться. Но они ведь видели, что Джордж тоже черный; или им наплевать было на его чувства? Джордж познакомился с женщинами. Оказалось, что они сестры; их предков борцы против рабства провезли контрабандой в Провиденс по железной дороге еще до Гражданской войны. Члены той еврейской коммуны не знали — их это не интересовало, — что сестры входили в «Народ ислама»[103]. Они были поразительно чистоплотны; они изучали Коран и соблюдали мусульманскую диету. Когда Джордж переехал к ним квартирантом, оказалось, что они еще и страстные проповедницы. Сестры рассказали ему об Илайдже Мухаммаде[104]; объяснили, что белые не могут предложить спасения черным, что черные должны искать свой собственный путь. Их идеи Джорджа увлекли, но в университете ему стало совсем неуютно.

Однажды на стадионе Джордж бежал мимо тренера. Тот уже успел сравнить его время с результатом другого новичка и крикнул:

— Давай, Джордж! Ты можешь быстрее того еврея!

Джордж потом перешел на шаг. «Если я здорово волнуюсь — хожу». Он часами размышлял над теми словами тренера. А самая первая мысль была: «Если это он сказал мне — что же он сказал следующему?» Следом за ним бежал белый.

— Что-то во мне сломалось в тот день. Доверие к университету, к команде, к тренеру… Легкая атлетика тем и хороша, что в ней нет балагана. Каждый бежит за себя — и знает, что делают остальные… Бег — дело серьезное, ты же знаешь.

Он стал догадываться, что говорят о нем за спиной в Род-Айленде. И почувствовал себя затерянным в море белых студентов. «Я понял, что надо уходить».

Он бросил университет, вернулся в Медфорд и принялся искать работу через агентство. Он сидел перед столом белого агента средних лет, когда тот позвонил в какой-то банк в Бостоне.

— У меня тут негр сидит, — сказал он. Послушал, что говорят оттуда, потом ответил: — Да нет, на вид ничего…

Джордж получил работу в Первом национальном банке в Бостоне и был там единственным черным. Шел 1962 год. В свободное время он ходил в Бостонскую публичную библиотеку — с девушками знакомиться — и в джаз-клуб. Одевался он отменно: должность была такая, что в кредите ему не отказывали. А на работе намекали на повышение. Джордж был умен, привлекателен и отлично считал. Он начал строить планы. Один из этих планов состоял в том, чтобы взять кредит в банке и купить «остин-хили 3000». Он уже видел себя в этой шикарной машине: как он катит в Бостон через Медфорд с откинутым верхом.

А я весной того года участвовал в организации студенческого протеста с пикетами перед Белым домом. Целая колонна автобусов прикатила тогда из Амхерста в Вашингтон. Но хоть и известно было, что главное там гражданские права, мы ратовали за ядерное разоружение. Это было самое начало антивоенного движения; а через месяц мы еще и танк измазали краской, исписали; его поставили перед зданием Студенческого союза ради какого-то торжества в Центре подготовки офицеров запаса. Арестовали тогда меня одного, да и то через шесть часов выпустили. Но я еще долго с удовольствием вспоминал, как моя группа кричала: «Пола забрали!»

Джордж антивоенными пикетами не интересовался. У него все мысли были заняты расовой проблемой, но его она даже не так возмущала, как озадачивала, удивляла. Он был банковским служащим с отличным заработком, но «в некоторые места — в клубы — я попасть не мог. Просто не пускают, и все тут. И не говорят почему».

— Так ты из-за этого активистом стал?

— Тогда я об этом и не думал. Плевал я тогда на всю ту борьбу. Единственно, чего хотелось, — попасть туда.

К тому времени у него появилась подружка, белая. И его раздражало, что он не мог ходить с ней в ее клуб.

— У меня возникла идея снова пойти учиться. И я связался с другом, который учился в Таскиги[105], с Томом Пулом.

Он объяснил, что Том Пул — тот самый мальчишка, единственный черный в команде Академии Филлипса[106], с кем он заговорил после одного из наших матчей в школьные времена. Они, оказывается, подружились тогда. Я не знал.

— Он из Таскиги родом, их семья там на виду. Я связался с ним и еще кое с кем… Дело пошло быстро. Меня приняли, и я туда поехал.

Да, если Джорджу чего-нибудь очень хотелось, он этого всегда добивался.

— Прилетел я в Бирмингем, взял такси и поехал на автовокзал. У них там сегрегация, а я нечаянно не в тот зал зашел. Смотрю — вокруг все белые. «Ну, — думаю, — ладно. Это у пас сейчас проба, посмотрим, что будет». По ничего не было, никаких происшествий. Тогда пошел я в другую сторону, в зал ожидания для черных. А там — фантастика. Праздник, бал!..

В зале для черных разговаривали, пели, и Джорджа встретили очень тепло, хотя никто его не знал. Джордж вырос на севере и никогда такого не видывал. Он был покорен.

— На автобусе до Таскиги ехать долго. Приехали — там дождь. Пошел я в кафетерий, по дороге девчушку увидел. Красивая такая, выходит из дома с зонтиком. Так она прикрыла меня своим зонтом и всю дорогу со мной прошла. Она улыбалась, и я улыбался. Великий был момент. Я подумал: «Все. Мое место здесь».