Книга Смута - Владислав Бахревский

– Вы слишком далеко глядите, ваша милость, – осторожно сказал Гонсевский.

– Смотреть близко мне противно! Я после Клушина не потерял ни одного человека, но приобрел царство для Владислава. Король же, ревнуя к славе сына, желает потерять все и навсегда. Скажите, пан Гонсевский, вы можете объявить русским королевскую волю?

– Нет, – ответил посол. – Это невозможно.

– Нам остается одно: надеяться на благоразумие Сигизмунда и лгать русским, что наше слово что-либо стоит. Это позор на мои седины… Короля следует поставить перед необходимостью угождать пользе государства, а не личной корысти.

– Но как вы собираетесь защитить интересы государства от королевского своеволия?

– На днях отправится большое посольство к королю. Возглавят его самые опасные для польского дела люди – князь Василий Голицын и патриарх Филарет. Выпроваживаю с посольством и Захария Ляпунова.

– Ваша милость, король требует занять Москву.

– Москву следует занять. Я приготовляю русских к этому страшному для них решению. Впрочем, даже малая оплошность с нашей стороны может настроить их на решительное сопротивление. Прошу об одном: не торопите события.

11 сентября 1610 года под заклинания Гермогена стоять за православие хоть до смерти отправилось под Смоленск посольство Голицына и Филарета. Из мирских в посольство входили окольничий князь Данила Мезецкий, думный дворянин Василий Сукин, дьяки Томила Луговской и Сыдавный-Васильев. От духовенства – митрополит Филарет, архимандрит Новоспасского монастыря Евфимий, угрешский игумен Иона, келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын, вознесенский протоиерей Кирилл. Были в посольстве люди от всех сословий, слуги, охрана, всего семьсот семьдесят шесть человек.

Как ребенок, радовался Захарий Ляпунов, что его включили в это столь высокое посольство. Конечно, не княжеский титул, обещанный Вором, но служба знаменитая.

Посольство уехало, и, исполняя договор, Жолкевский должен был отойти к Можайску.

Отводя подозрения, гетман принялся делать прощальные визиты. И первый к Гермогену.

Патриарх встретил высокого гостя в простой рясе.

– Я знаю, – сказал Гермоген, – хитроумные твои слуги уже сочли дни моего пастырства. Я готов быть низвергнутым, как низвергли святейшего Иова, но от православия не отступлюсь.

– Владыко, помилуйте! – взмолился Жолкевский. – Я приехал поклониться вам. Более того, я хочу видеть в вашем святейшестве союзника, и, думаете, против кого? Против короля. Не удивляйтесь моим словам. Сигизмунд окружен иезуитами, которые действуют в интересах римского папы, я же пекусь о моем отечестве. Ваше святейшество, у нас с вами есть немало причин действовать сообща.

– Кто ныне слушает патриарха? Если бы слушали, имели бы и царя и царство… Боярин Мстиславский на двор не сбегает, у дяди чужого не спросясь.

Жолкевский рассмеялся.

– Не стану оправдывать перед вашим святейшеством бояр, вы их знаете лучше… Но сам я тоже не смею выйти на двор без доброго совета, за которым я пришел к вам, владыко!

Гермоген улыбнулся наконец.

– В чем же мы можем действовать сообща?

– Последние два года я управлял Киевским воеводством. В Киеве немало православных монастырей, соборов, церквей, часовен, но православие там в опасности. Униаты всячески утесняют греческую веру, ее священство и монашество. Мы могли бы составить договор о защите православия на всех землях, которые некогда составляли Киевскую Русь.

– Киевская церковь под рукой константинопольского патриарха.

– Когда на московском престоле будет Владислав, нужно добиться воссоединения церквей.

Гермоген под лучами ясновельможного благородства таял, как снежная баба в апреле. Признался:

– Я видел в пришествии Владислава одни бедствия. Но ты открыл мне глаза, гетман. Слеп тот, кто не видит великих выгод, которые грядут России от королевича. Каюсь, я, дряхлый старец, прозреваю последним.

Жолкевский был приглашен на обед, обедал, отложив все дела, уехал от Гермогена вполне уверенный, что завоевал упрямое патриаршье сердце.

Он обедал у Мстиславского, у Федора Шереметева, у главы Романовых, хромоногого Ивана Никитича.

Ни один день, потраченный на пустые визитерские застолья, не пропал даром для польского войска.

Тайные люди гетмана на базарах и в трактирах поминали добром царя Шуйского, поносили бояр-изменников.

О Шуйском заговорила вся Москва.

– Ослепли мы, что ли? – удивлялись мудрецы с папертей. – Если бы не царь, разве был бы хлеб в голод дешев?! Кто только не поносил имя царское, а хоть одна голова покатилась с плахи из-за болтливого языка? По полякам соскучились?! Забыли, как они девок портили, мужних жен к себе уводили! Как являлись в храмы в шапках, с трубками в зубах?!

Дьякон Лавр в одной из толкующих толп увидел крошечного мужика. Кинулся, раскрыв объятия:

– Аника!

Человек обернулся: мал, да не тот.

– Настырей меня зовут.

– Тоже за Шуйского кричишь?

– А за кого еще? Как бы ни жили при Ваське, да в своем зипуне. А поляки придут, заставят бороды обрить, в жопаны свои нарядят.

– То правда. Подняться бы всеми землями. Чую, уведут у нас царство, как уводят разбойники корову из хлева.

– В набат самая пора ударить. Корова – бог с ней. Другое страшно. Как бы не свели бояре царя Шуйского с белого света.

Отвели душу, разошлись. Толковище оно и есть толковище – делу не чета.

Бояре тоже о Шуйском судили-рядили.

– А ну как Гермоген снова посадит его нам на шею?! – ужасался Масальский, на что Михаил Глебыч Салтыков отвечал, почесывая мертвый кривой глаз:

– Чтоб никому страшно не было, задавить его надо!

Разговор этот случился при Иване Никитиче Романове. Колченогий перед кривым задрожал, порхнул к Жолкевскому, опасаясь не за жизнь Шуйского – мятежа.

Гетман тотчас при Романове написал Мстиславскому письмо:

«Находящихся в руках Ваших князей Шуйских, братьев Ваших, как людей достойных, вы должны охранять, не делая никакого покушения на их жизнь и здоровье и не допуская причинять им никакого насильства, разорения и притеснения».

Отправляя учтивое это письмо, Жолкевский сурово потребовал от Ивана Никитича уже сегодня доставить бывшего царя в его дом, переменить платье и взять в дорогу, что ему надобно. Везти же его вместе с братьями ради спасения от злоумышленников в Иосифов монастырь. Бывшую царицу, в одеждах, какие пожелает, отправить из Москвы в один из монастырей города Суздаля.

Выслушав все это, Иван Никитич пал перед Жолкевским на колени и молил его спасти несчастную Москву от лихих людей.

– Но как? – спросил гетман.