Книга Крейсерова соната - Александр Проханов

Стремительно, по двое, роботы закатывались во Дворец и тут же начинали работать. Приближались ко всем, кто сидел, лежал, шевелился, пытался подняться. Из машины вытягивалась механическая рука с пистолетом. Другая рука материнским движением касалась лба жертвы и, если лоб был закрыт волосами, рука осторожно убирала волосы. Из пистолета раздавался негромкий выстрел. В пробитом лбу открывалась круглая лунка с липким красным вареньем.

Перестреляв находившуюся внизу охрану, роботы, ловко цепляясь гусеницами за ступени, поднялись в зал. Планомерно разъезжая в проходах, закатываясь в глубину рядов, они перестреляли всех находившихся в зале: заложников, актеров, женщин в масках, террористов с автоматами, лежавшего без чувств Арби-Яковенко, тихо пузырящегося Крокодилова. В стеклодува из Гусь-Хрустального роботы выпустили по две пули, как было заложено в их программах. Дама, висящая, подобно воздушному шарику, под потолком, тоже получила пулю и была вынуждена опуститься.

В зале раздавалось легкое чмоканье уходивших в головы пуль, деловитое жужжание машин, мелькали лучи подсветки и слышались странные, после каждого попадания, вскрики: «Ой-ля-ля!» Этими звуками, забавы ради, наделил изобретатель бездушные механизмы.

Выполнив работу, пересчитав истребленных людей, передав по каналам связи о завершении операции, роботы гуськом потянулись к выходу. Один из них задержался, подъехал к Арби-Яковенко и вложил в его мертвую руку бутылку корейской водки, настоянной на женьшене.

По аппарели все механизмы поднялись в фургон, где на них опускался мощный гидравлический пресс, сплющивал, превращая в брикет. Прямым ходом от Дворца фургон направился к заводу «Серп и Молот», где брикеты поместили в мартен, и они растаяли в белой жидкой стали.

Из всех, кто наполнял Дворец, уцелела лишь морская свинка. Она выбежала наружу, пыталась прорвать оцепление. Но ее изловили, разминировали и отдали работникам прокуратуры, которые уже завели уголовное дело по статье «Терроризм». В дальнейшем она будет проходить по делу как обвиняемая, даст показания, от которых тут же откажется на процессе.

Модельер приказал готовить торжественный ужин в Кремле, в честь блистательной победы. Оставив Счастливчика в расстроенных чувствах, велел балалаечникам, игрокам на сопелях и дудках, скоморохам с трещотками, девицам с бубнами развлекать Президента, возвращая ему бодрость и жизнелюбие. Сам же отправился за Кольцевую дорогу, в гигантский крематорий, чтобы лично наблюдать сожжение жертв «Голден Мейер».

Его не интересовали ни тела террористов, ни бездыханный труп Арби-Яковенко, ни охваченное пеной, как Афродита, тело Крокодилова. Он был равнодушен к многочисленным умерщвленным заложникам, которых прямо в целлофановых чехлах заталкивали в печи, где они начинали слабо чадить, окутывались голубоватым газовым пламенем, остался равнодушен к стеклодуву Тихону и к мертвому коллективу ученых-синтезаторов.

Его интересовали артисты балета, главным образом те, что изображали «лимоновцев», особенно танцор, игравший Лимонова. Поэтому он дождался, когда в печь на роликах въедут тела артиста-Лимонова и его крохотной нежной возлюбленной, стоял перед кварцевым жароупорным «глазком», наблюдая, как горелки ощетинились кинжальным пламенем, как сгорают целлофановые оболочки и два недвижных тела окутываются прозрачным золотистым заревом. Под воздействием жара оба тела медленно поднялись, встали в рост, разошлись в разные стороны огнедышащей печи, приподнявшись на пуанты, протянули друг к другу горящие руки, о чем-то умоляли, уверяли, клялись. Из их горящей груди, словно угли, выпадали раскаленные красные сердца. Изо лбов вытекали белые капельки расплавленного свинца.

Модельер с удовлетворением наблюдал их любовный посмертный танец, радовался, что революция, даже представленная в авангардном балете, подавлена и испепелена, никогда не вырвется на площади и проспекты Москвы.

Плужников появился у «Голден Мейер», когда ко входу подъезжало множество карет «скорой помощи», ревели сирены, разбрызгивали жестокий фиолетовый свет «мигалки». Из Дворца выносили тела и складывали у входа ровными бесконечными рядами, клали рядом с каждым полупрозрачный мешок, заключали труп в желтоватую целлофановую оболочку, и человек казался уродливым зародышем, помещенным в огромную вытянутую икринку.

Плужников шел вдоль страшных рядов, осматривал мертвых мужчин и женщин. У всех были одинаковые смеющиеся лица и маленькая алая лунка во лбу. Плужников искал Аню и не находил, наклоняясь над очередным мертвецом, страшился узнать свою любимую.

Кто-то коснулся его плеча. Плужников испугался, что это охранник хочет его прогнать. Перед ним стоял Ангел с бело-розовыми, длинными, до самой земли крыльями, на одном из которых была голубая шелковая перевязь.

– Не ищи, здесь ее нет… Она ждет тебя в Раю на санях… Там она тебя примет и родит тебе сына… Она живая взята на небо и поселилась в Русском Раю…

– Хочу к ней… Отведи меня к ней поскорее…

– Не сейчас, – ответил Ангел. – Тебе еще предстоит побыть на земле, чтобы исполнить последнее поручение Господа…

Так сказал Ангел и исчез. А Плужников пошел прочь по холодной липкой улице, на которой трепетали зловещие фиолетовые отсветы, словно выброшенные из моря рыбины.

Ночью, в Архангельском соборе Кремля, среди пылающих свечей и возженных лампад, прямо на белокаменных надгробьях Великих Князей Московских, были расставлены блюда с яствами: жареные поросята, копченые осетры, запеченные лебеди, нанизанные на шомпола куропатки, горячие, в румяной корочке, соловьи; блюда с парными розовыми креветками, фарфоровые супницы с бульоном из мидий, роскошный, гранатового цвета, распаренный осьминог, жуки-плавунцы в меде, саранча в жидком сахаре, «божьи коровки» в нектаре; флаконы с настойками на корнях, цветах, грибах, древесных почках и шишках; вина всех стран и народов, урожаев года разорения Трои и сокрушения Вавилонской башни.

Счастливчик и Модельер праздновали победу, подымали кубки, без устали опустошали бокалы, опрокидывали рюмки и лафитники, а иногда, в приливе чувств, пили прямо из горла французской бутыли или тяжелого флакона. Свечи и лампады озаряли вырезанные на плитах имена властителей Земли Московской, потомков славного Рюрика.

– В твоем лице мы возрождаем династию Рюриковичей, – Модельер вел пальцем в каменной прорези надгробья, словно писал на нем имя Великого князя Василия Третьего. – Романовы не оправдали себя, и мы снова воскрешаем мужественный варяжский род… За тебя, Государь!.. За тебя, славный потомок викингов!..

– Я счастлив! – воодушевленно отвечал Счастливчик, уже опьянев от дивных напитков, отрывая у осьминога пупырчатое щупальце и засовывая себе в рот. – Больше нет отвратительного, унижающего меня прошлого! Нет ужасной Тайны, которая канула вместе со свидетелями!.. Мое прошлое – это священная Древняя Русь, челны с расцвеченными щитами плывут по Волхову, у стен Великого Новгорода твердой стопой, гремя кольчугой, выходит мой пращур Рюрик… Поверишь, я чувствую в себе его кровь!..

– Ты выдержал великое испытание… Позволил свершиться сакральной жертве и стал Рюриковичем… Ничто не отделяет тебя от венчания на царство, которым через несколько дней мы поразим весь мир!