Книга Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова) - Сергей Эдуардович Зверев

семье туберкулезом как раз в то время, когда сделал предложение любимой девушке, отвечавшей ему искренней и глубокой взаимностью. Врачи признали его состояние безнадежным. Сам знаменитый тогда доктор Боткин порекомендовал скорее увезти больного на юг Франции, где, может быть, жизнь в молодом организме продлится еще 3–4 месяца, а затем наступит неизбежный конец.

Невеста была в отчаянии, но не растерялась, а умолила своих и жениха родителей обвенчать их у постели больного. Оба были единственные дети у своих родителей. Добившись своей цели, молодая супруга заявила мужу, что он осужден врачами на смерть.

– Ты, мой дорогой муж, прежде всего мужчина, а потому спокойно должен этого решения ожидать. Но умирать я отвезу тебя в собственную свою усадьбу в Гатчинском уезде: там мы и встретим вместе неизбежный конец.

В тот же день она в особом вагоне отвезла мужа к себе… И… прошло преблагополучно 8 лет совместной счастливой жизни этой пары, когда я встретил случайно на съемке в лесу высокого, загорелого и худощавого и жилистого человека, когда-то приговоренного к неизбежной смерти Боткиным Познакомившись со мною, как хозяин леса и дачи, Паткуль пригласил меня на свою дачу к обеду. Дома меня встретила молодая, сильно загоревшая и по-крестьянски одетая интеллигентная женщина, которая представила мне своих двух детей, 5-и и 7-летнего возраста (девочку и мальчика), вполне здоровых на вид. Рассказав мен всю свою историю, Паткуль сильно ударил себя в грудь и громко сказал:

– Только уму, сердцу и решимости моей жены я обязан том, что 8 лет я живу после докторского смертного приговора, имея счастье видеть жену и наших собственных детей. Но я никогда не ночую в Петербурге; езжу туда только по крайне важным делам два-три раза в год по два-три часа, чистый воздух, неустанный сельский труд, регулярная счастливая во всех отношениях семейная жизнь сделали из меня, бывшего кутилы и прожигателя жизни, совершенно здорового и трудящегося человека.

Я с искренним удовольствием провел у них несколько часов, успев даже вычертить там засветло исполненную до полудня работу без потери времени на хождение днем.

Полевые съемки прошли для меня благополучно. Мы вернулись в августе в столицу и приступили к осенней половине экзаменов. И это тяжкое испытание прошло. В общем, из 50 человек второкурсников, переведенных на дополнительный курс, оказалось меньше 40 душ.

Приблизился теперь период сдачи наших академических тем и защита их в комиссии под председательством генерала Драгомирова. С первой, военно-исторической, темой мы провозились почти год. Теперь по особому расписанию начались сдачи тем, и каждому лично назначался день, обыкновенно вечером, когда он и выполнял свой доклад.

Наступил и мой черед. Еще накануне доклада я получил свою программу, в которой профессор генерал леер отчеркнул в разных местах то, что было ему желательно от меня услышать в моем докладе. Внимательно я приготовился, сам себя прорепетировав дважды в течение ночи, с целью вогнать весь доклад с выводами точно в 45 минут.

В день доклада я прибыл в академию часа за два до назначенного срока и установил (при содействии моих товарищей и служителей академии) все карты, планы и таблицы, иллюстрирующие мой доклад.

Имея, как мне казалось, по сравнению с моими товарищами, солидный стаж в чтении публичных лекций, я чувствовал уверенность в своих силах, так как тему свою разработал основательно и хорошо ознакомился с материалами. Страшно было только зарваться и перескочить за 45 м[инут]. Обыкновенно лектора в таких случаях прерывали, а в число крупных недочетов при разборе ставилась неумение совладать со временем, что могло кончиться дурно.

Перед комиссией я всей аудиторией, как говорили потом товарищи, я держал себя слишком уверенно. Многочисленные цифровые данные цитировал наизусть, только указывая бильярдным кием (служащим нам указкой) таблицы на досках и подставках, удостоверяющие точность приводимых мною данных. Закончив суть доклада, я сделал и выводы, а перестал говорить точно на 45й минуте. Члены комиссии, начиная с младшего, отметили большой и серьезный материал, с которым я ознакомился для своего доклада, но указали и на некоторые недостатки, признавая их, однако, несущественными. Профессор Леер назвал мой доклад блестящим; он задал мне лишь несколько вопросов по существу, желая знать, как я понял задуманную Наполеоном I операцию. Была отмечена также и верность моих выводов. Все ждали заключительного слова генерала Драгомирова. Он пристально через свои золотые очки, молча, рассматривал меня с ног до головы. Затем медленно и вяло сказал:

– М… да! М… да! Конечно! Но вот что: не блещите, г-н офицер, не машите слишком широко кием по картам и таблицам.

А коли приводите французское выражение (cule de sac[160]), то произносите правильно!

Затем он встал и вышел из аудитории.

Правду сказать, я был сильно смущен, не зная, как принять эту его оценку. Об отметке (и баллов) я узнал много позже. Опытные товарищи уверяли, что все было хорошо, и я успокоился. Но сам лично я своим докладом был недоволен. Мне казалось, что те товарищи, доклады которых я слышал раньше, выполнили свои работы, безусловно, лучше меня. Я почувствовал, однако, что моя самоуверенность и апломб, приобретенный мною раньше за период чтения публичных лекций в разных учреждениях, мне повредили в глазах начальника академии – я ему не понравился. И я насторожился. На экзаменах, когда к нам приходил генерал Драгомиров, а моя очередь была отвечать, он молча слушал мой ответ, зорко окидывая меня через очки холодным взглядом с головы до ног. Встречи с ним поэтому стали мне неприятны, и я тщательно его избегал.

Вскоре после того. В одно из воскресений, я зашел побриться в парикмахерскую, расположенную очень близко от академии. В большом зале брилось или стриглось несколько человек одновременно, занавешенные от шеи до ног большими белыми простынями. Сильно задумавшись о чем-то, не глядя по сторонам, я плюхнул в свободное кресло, громко сказав:

– Побриться и, пожалуйста, побыстрее!

Свободный работник быстро намылил мне бороду и щеки и отошел от меня править бритву. Вдруг в зеркале я увидел круглое намыленное лицо в золотых очках, сквозь которые саркастически холодно и проницательно устремлены были на меня глаза… Я сразу их узнал, вскочил, извиняясь, но услышал неприятным тоном сказанную фразу:

– Да, да! Не спросясь позволения, сразу уселся бриться!

Я, стоя, доложил, что не заметил его.

– Надо быть внимательным и не зевать по сторонам! Садитесь, г-н офицер!

Как на иголках сидел я теперь перед своим зеркалом. Генерал Драгомиров окончил бриться раньше меня и поднялся. Я вскочил, как ошпаренный, и вытянулся в струнку. Он