Книга Утренний Всадник - Елизавета Алексеевна Дворецкая

кланялись, призывали на него благословение богов, звали в дом.

– Да ты взойди, княже, сделай милость, мы угостим тебя и людей твоих. Может, тебе баню истопить? Прости, мы уж почивать улеглись, пора поздняя! – наперебой приговаривали они.

– Ах, мне одному покоя нет! – в сердцах воскликнул Держимир. – Послушай, старче! – чуть ли не коршуном накинулся он на Годину. – Не приходила ли к вам сегодня девица? Такая, ростом небольшая, рыжая, по-речевински говорит? Рыжая, нос кверху глядит, веснушки… Ну на вас даже походит? Не приходила?

Година, Благина да и все, кто слышал его в этот миг, замерли на месте от изумления. Только что к ним с тем же самым приходил князь рарогов. Что же это за девица такая, что все говорлинские князья жить без нее не могут? А с Держимиром творилось что-то странное: он был совсем не похож на того сдержанного, немногословного, угрюмого князя, которого Година привык видеть во время полюдья на приеме дани или судебных разбирательствах. Он словно переродился: его глаза блестели, в лице отражалось горячее, лихорадочное беспокойство, в голосе мешались надежда и отчаяние.

– Понимаешь, потерял я ее! – горячо говорил он Године. – Сколько месяцев берег, а сегодня потерял! Говорили, рароги на обоз наскочили! Обоз весь цел, сокол их проклятый – цел, все цело, как у Макоши в рукаве, а ее нет! А мне не надо больше ничего! Если ее рароги забрали…

Не договорив, Держимир с размаху ткнулся головой в стену избы, возле которой стоял, и глухо простонал. Година не мог опомниться от изумления: муки отвергнутой страсти и то не всякого приводят в такое состояние. А это ведь князь!

– Ищу, ищу! – глухо, с мучительной тоской проговорил он, не поворачиваясь. – По всем лесам, по всем огнищам… И нет ее…

– Поди-ка, княже, в избу! – с властной заботой, как старший младшему, сказал ему Година. – Притомился ты.

Старик понимал, что горячее желание князя найти пропажу так же верно, как и то, что пропажа его – Смеяна. Он не мог решить, что теперь делать. Видеть своего князя, надежду и опору всего племени, в такой тоске было нелегко, но и отдать Смеяну, если она не хочет к нему вернуться, – невозможно.

Держимир повиновался и вслед за стариком побрел в избу. С тех пор как он узнал о нападении рарогов на обоз и об исчезновении Смеяны, для него не существовало больше ничего. Он забыл о речевинах с Велемогом, который выбрался из битвы, как говорили, живым и скрылся с остатками дружины где-то в лесах, забыл о пленнике Светловое, разочаровав этим Баяна, который очень гордился своей добычей, забыл и о Дароване, так и не узнав, покинула она святилище или осталась там. Во всем мире для него существовали только Смеяна и необходимость ее найти. Она, его добрая судьба, исчезла в тот самый миг, когда обещания ее сбылись: он одержал победу, прогнал войско Велемога, сохранил в неприкосновенности Макошино святилище и мог с уверенностью думать, что переломил судьбу. И вот она исчезла! Радость победы, гордость – все было забыто. Разослав людей в разные стороны, Держимир и сам бросился на поиски. С ним было не больше десятка отроков, но ему и в голову не приходило подумать о какой-то опасности – все его мысли заполонила Смеяна.

Начав поиски, почти сразу отроки наткнулись в лесу на растерзанное тело Звенилы. При виде его Держимир содрогнулся. Он не ощущал ни жалости, ни боли – только тревогу о Смеяне. Ему рассказали, что Звенила погналась за Смеяной, оковав чарами других преследователей. И вот она мертва, и страшно представить себе ту силу, которая сделала из нее это. Та дивная сила спасла Смеяну от Звенилы, но чем грозила ей сама? Зрелище растерзанного тела стояло у Держимира перед глазами, как он ни гнал его прочь, а умом завладело сознание, что и сама жизнь его вот так же будет растерзана – если он ее не найдет. И он искал, забыв обо всем, приступы лихорадочного действия перемежались провалами тоскливого бессилия – чувства, которое когда-то было ему так хорошо знакомо и о котором Смеяна позволила почти забыть. В такие мгновения Держимиру казалось, что лучше бы он вовсе не знал ее, чем потерял, узнав.

Войдя в избу, он сел к столу, куда указал ему Година, оперся локтями и уронил на них голову.

– Может, приляжешь? – предложил старик, бровями и знаками призывавший женщин поскорее собирать угощение.

Держимир мотнул головой.

– Ну сейчас… – неопределенно пообещал Година и взглядом указал всем домочадцам на дверь.

– Подите, подите! – шептал он сыновьям и внукам. – У Вихри посидите, ничего. Князю отдохнуть надо.

Смеяна слушала все это, прижавшись к стене в одной из пристроенных к большой истобке крошечных клетушек – жилищ женатых Годининых сыновей. Услышав произносимое во дворе имя князя, она в испуге кинулась сюда, а теперь не знала, как выйти. Во всей избе не осталось никого, кроме нее и Держимира, и она не знала, как поступить. Она слышала его голос, то горячий и отчаянный, то вялый и бессильный. Через стену она ощущала его присутствие, к которому так привыкла, и в мыслях ее вились обрывки воспоминаний: как она впервые увидела его на той заснеженной поляне, каким он был в то утро, когда она хотела вернуться к Светловою, но почему-то осталась у дрёмичей – сейчас она уже не помнила почему. И каким он был вчера – или еще сегодня? – перед битвой: суровый, немногословный, мыслями уже на поле. Но и те немногие слова касались ее безопасности: он хотел быть уверен в том, что он не выйдет из рощи и ни один враг ее не увидит. И не его вина, что вышло иначе. Видя его теперешнее отчаяние, Смеяна со всей ясностью ощутила, насколько она дорога ему. Конечно, она знала об этом и раньше, но сегодня, во всех волнениях и открытиях, ей не пришло в голову подумать об этом.

Значит, не все благополучно кончилось, хотя она и нашла свой настоящий род. Что же теперь делать с Держимиром? Смеяна не могла ему позволить метаться по огнищам, проклинать судьбу, призывать богов, биться головой о стену и снаряжать поход на рарогов. Он должен узнать, что с ней все хорошо. И ей хотелось заглянуть ему в глаза на прощание. Их общая дорога кончилась, но они слишком долго пробыли вместе, чтобы можно было просто отвернуться и забыть. Смеяна сознавала, что Держимир был к ней настолько добр, насколько был к этому способен, и это заслуживало благодарности.

Неслышно ступая, она вышла из клетушки и остановилась перед столом. Держимир по-прежнему сидел, уронив голову на сложенные руки, и при виде его сгорбленной