Книга Война за «Асгард» - Кирилл Бенедиктов

Разумеется, ни о каком очерке после такой безобразной сцены думать уже было невозможно. Сантьяго в два приема осушил бутылку «Ольмеки», вызвав бурное восхищение у сидевших за соседним столиком немецких туристов. Ему немного полегчало, но надменное, холеное лицо Изабель по-прежнему стояло перед глазами, не давая сосредоточиться. Некоторое время он раздумывал, не дать ли кому-нибудь из немцев в морду – слишком уж откровенно они его разглядывали, – но градус был еще не тот. Тогда он заказал еще одну бутылку, тонко нарезанный лимон и принялся медленно погружаться в трясину алкогольной интоксикации.

В таком состоянии и застал его звонок из Нью-Йорка. Текилы уже оставалось на самом донышке, разноцветный зонт трепетал на ветру, словно огромная бабочка, расплываясь в ярком октябрьском небе. Парк Сочимилько медленно кружился вокруг Сантьяго, отражаясь в ленивой воде канала.

Его осторожно тронули за плечо. Официант в безупречно белой курточке протягивал ему трубку видеофона. Проклятие, подумал Сантьяго, проклятие века высоких технологий, нигде нельзя скрыться от опутавшей весь мир невидимой паутины. Он машинально взял трубку, посмотрел на экран и увидел Янечкову.

– Добрый день, сеньор Мондрагон, – как всегда официально, поздоровалась Дана. – Как ваши дела?

– Великолепно, – ответил Сантьяго, приложив значительные усилия к тому, чтобы правильно выговорить это слово. – А ваши?

– В общем, неплохо, – улыбнулась она. – Извините, что отыскала вас по муниципальной сети, виртуальный секретарь сообщил, что ваш личный терминал находится на глубине двух с половиной метров под водой, и дал мне номер этого кафе. Хотела напомнить, что вы приглашены на торжественное богослужение в Хьюстонской Церкви Господа Мстящего в десять утра двадцать восьмого числа. Мероприятие это закрытое, на нем будут присутствовать высшие лица иерархии, поэтому все формальности лучше уладить заранее.

– Формальности всегда лучше улаживать заранее, – тщательно подбирая слова, заметил Сантьяго. – Например, развод...

– Простите?

– Я говорю, что разводиться всегда нужно заблаговременно, до того, как станет невмоготу... Иначе потом не избежать нерпи... неприятностей...

И тут Сантьяго прорвало. Он выложил Дане все свои соображения относительно женщин и их потребительского отношения к сильной половине человечества. Он не скупился на красочные детали и часто употреблял нелитературные выражения. При этом он говорил так громко, что официант, немецкие туристы и даже проплывающие по каналу пассажиры разноцветных лодок прислушивались к его словам с явным одобрением.

Чем все кончилось, он не помнил. Кажется, официант пытался вынуть трубку видеофона у него из руки, а он сопротивлялся и все норовил поцеловать давно погасший экран. Откуда-то появились Иван и Глория, Иван пытался что-то объяснить официанту на своем хромающем испанском, а Глория плакала и дергала Сантьяго за рукав пиджака. Потом в его памяти зиял огромный черный провал, на другой стороне которого стояла постель в гостиничном номере. Он лежал на ней, раздетый да пояса и беспомощный, как кукла. Иван вколол ему полтора кубика панопана – к этому средству Мондрагон разрешал ему прибегать только в крайних случаях, потому что одним из его побочных эффектов была тяжелейшая депрессия.

Протрезвев, Сантьяго некоторое время размышлял над тем, существует ли способ выйти из положения с минимальным ущербом для своей репутации. Поскольку разговор шел по муниципальному каналу, он не мог попросить своего виртуального секретаря восстановить запись. К тому же он совершенно не помнил, в какой момент Дана прервала связь. Разумеется, когда бы это ни случилось, он все равно оказывался в глупейшем положении, но если большая часть его монолога была адресована выключенной трубке, крохотный шанс сохранить лицо все-таки оставался.

На следующее утро он решился позвонить ей сам, но вышло еще хуже. Дана вела себя так, как будто ничего не случилось, а когда он забормотал неуклюжие извинения, мило пошутила по поводу так называемых бесплатных муниципальных сетей. Любой нормальный человек на его месте понял бы, что ему дают шанс забыть об этом неприятном инциденте, но Сантьяго этого показалось мало. Он приободрился и спросил, не могут ли они встретиться до начала церемонии в Хьюстоне, желательно в неформальной обстановке. Я понимаю, насколько вы заняты, сеньорита, сказал он, но ради встречи с вами я готов даже прилететь в Нью-Йорк...

Глаза Даны мгновенно стали холодными и чужими. Зачем, спросила она, у вас разве возникли какие-то вопросы к мистеру Фробифишеру? Мондрагон мог остановиться хотя бы на этом, но тормоза отказали окончательно, он летел в пропасть со скоростью потерявшего управление гоночного болида. «Нет-нет, – заверил он Дану, – как раз к мистеру Фробифишеру никаких вопросов у меня не возникло. Я, собственно, хотел бы поговорить именно с вами, сеньорита... Да что там – хотел бы, мне жизненно необходимо поговорить с вами. Это важно для будущей книги, для меня как художника, для меня как человека...»

Тут Янечкова, видимо, решила, что достаточно щадила его самолюбие. По-моему, мы уже поговорили с вами, господин Мондрагон, вежливо сказала она, во всяком случае, кое-какое представление о ваших взглядах на мир я получила. Сантьяго промямлил, что ему бы очень не хотелось, чтобы сеньорита Дана приняла всерьез весь тот бред, который он нес накануне, и что отчасти именно поэтому он позволил себе просить ее о встрече. Не беспокойтесь, холодно ответила Дана, на самом деле у меня полно забот поважнее. Что же касается встречи, то прошу меня простить, но я действительно ужасно занята, расписание составлено по минутам, вот сейчас – она красноречиво взглянула на часы – я уже на семь минут опаздываю на важный брифинг... Сантьяго рассыпался в извинениях, пожелал ей удачно справиться со всеми делами и выключил связь, чувствуя себя побитой собакой.

До церемонии в Хьюстоне оставалось еще десять дней, времени, чтобы закончить последний очерк, хватало с избытком, но рабочее настроение пропало напрочь. Тогда он позвонил старому приятелю Рохасу, занимавшемуся недвижимостью на Западном побережье, и за относительно небольшие деньги снял на две недели дом в окрестностях Акапулько. Маленькая одноэтажная асиенда на берегу Тихого океана, две мили чистейшего кварцевого песка и прекрасный вид на залив. Десять минут на машине до города, тишина и покой, никаких знакомых и, что самое главное, никаких Катерин и Изабелл. Тем не менее на душе по-прежнему скребли кошки – сказывалось действие панопана. И тут очень кстати выяснилось, что старина Рохас решил сделать своему другу сюрприз – в доме обнаружился под завязку набитый бар с чилийскими и калифорнийскими винами, старым марочным бренди, настоящим испанским хересом и, разумеется, текилой. Куда уж в Мексике без текилы.

Первые дни Сантьяго еще держался, выпивая не больше бутылки в день. «Даблдей Паблишере» ожидали последнюю статью к десятому октября, а подводить издателей, к тому же таких щедрых, было не в привычках Мондрагона. Иван тоже из кожи вон лез, чтобы отвлечь его от выпивки – таскал с собой на пляж, подбивал устраивать заплывы наперегонки, пытался приохотить к занятиям боевыми искусствами, показывая приемчики из арсенала своего старшего брата. В результате очерк появился на свет вовремя – возможно, несколько несовершенный по стилю, но зато гораздо более жесткий и откровенный, чем предыдущие. Он назвал его «Искупление Каина», подумав мельком, что Фробифишеру наверняка понравится такая формулировка. Сантьяго отослал очерк в «Даблдей», последний раз искупался в океане, а затем приступил к стратегической осаде бара.