Книга Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо

Авторские описания часто подвергают сомнению на том основании, что это не может быть делом рук женщины[861]; однако среди самых выдающихся японских писателей того времени есть и женщины, а несколько поколений спустя женщины вообще доминируют в литературе. Использование японского языка, а не китайского, который предпочитали мужчины, помещает дневник в категорию, известную в Японии как «женская литература». Ученые, считающие дневник произведением мужчины, приводят два довода: во-первых, нет сопоставимой литературы той эпохи, созданной женщинами. Этот аргумент можно использовать и для доказательства противного, ибо от упомянутого периода вообще почти не осталось литературных произведений, а в тех, что уцелели, мужчины не пишут на японском и не представляются женщинами. Во-вторых, утверждают, будто некоторые юмористические сцены дневника Тосы не могли быть написаны женщиной — в особенности та, в которой ветер поднимает ей юбки, повергая в смущение[862]; но иронию всегда очень трудно оценить через время и культурную пропасть: то, что автор дневника совмещает ученые отсылки к китайским стихам с заявлениями о своем незнании китайского, может быть блефом или двойным блефом. У женщины это получается не менее забавно, чем у мужчины. И вообще дневник Тосы производит впечатление правдивого.

Увлекшись прекрасным текстом, читатель может поневоле забыть о разнице между тем, что действительно происходило, и литературным описанием событий; тем не менее в тексте отражено подлинное знакомство с водами японских морей, хотя можно заподозрить, что не все происходило точно так, как описано.

Страницы дневника переполняет страх перед морем. В начале пути, среди прощаний, которые «длились весь день и всю ночь», путники молятся о «спокойном и мирном плавании» и проводят обряды умиротворения, бросая в воду амулеты и богатые подарки: драгоценности, зеркала — и совершая возлияния рисового вина. Корабль отходит, гребцы работают веслами. «Встречные ветры препятствовали нам, стремящимся домой, много дней… Мы укрывались в гавани. Когда облака расступились, мы вышли в море, до рассвета. Наши весла пронзали луну». На восьмой день плавания их задержал у Оминато встречный ветер; здесь пришлось пережидать девять дней, сочиняя стихотворения и красноречиво тоскуя по столице. Во время следующего перехода пришлось уйти за пределы видимости берега «все дальше и дальше в море. И с каждым гребком берег все больше пропадал из виду».

Страх усиливался, горы и небо темнели, и капитан с боцманом запели, желая подбодрить моряков. У Мурото ненастье заставило ждать еще пять дней. Когда они наконец двинулись дальше, «пронзая веслами луну», капитана встревожило неожиданно появившееся темное облако. «Будет буря: я возвращаюсь». Далее следует драматичная противоречивая сцена: начинается ясный день, а «капитан тревожно осматривает море. Пираты? Ужас!.. Все мы поседели». Передавая ужас, женщина приводит молитву: «Скажи нам, Бог островов, что белее: прибой на скалах или снег на наших головах?»

От пиратов спасались разными способами: молились богам и буддам, бросали за борт в сторону опасности бумажные амулеты; «пусть как плывут наши подношения, — говорится в молитве, — так же свободно поплывет и наш корабль». Наконец экипаж перешел на греблю по ночам — дело столь опасное, что решиться на него можно только ввиду еще большей опасности. С молитвами миновали страшный водоворот Эйва у Наруто. На третий месяц пути встречный ветер несколько дней мешал продвигаться вперед. «На борту есть что-то такое, чего возжелал бог Сумиёси», — мрачно заявил капитан. Попытались вновь применить бумажные амулеты — безуспешно. Отчаяние усиливалось. Капитан сказал: «Я предлагаю Богу свое драгоценное зеркало!» — и бросил его в море. Ветер переменился. На следующий день корабль подошел к Осаке. «Мы не можем забыть много такого, что причиняло нам боль, — заключает автор, — но я не могу рассказать обо всем»[863].

Дневник позволяет точно определить продолжительность плавания. Оно началось в двадцать второй день двенадцатой луны и закончилось на шестой день третьей луны нового года. Путь длиной чуть больше четырехсот миль занял 69 дней морского плавания или стоянок в гаванях в ожидании попутного ветра. Существует много причин такой чрезвычайной медленности плавания. Ранг пассажиров требовал неторопливости. Нежелание плыть по ночам в таком обществе могло быть сильнее обычного. Большой галере предположительно приходилось держаться у берега, чтобы иметь доступ к припасам и свежей воде; на более коротком маршруте в открытом море это невозможно. Но, даже если принять все это во внимание, путь в 69 дней кажется необычно долгим. Автор мог ради драматизма растянуть путешествие, чтобы наиболее выгодно расположить случившееся в пути. Но и в этом случае само путешествие должно было быть длительным, иначе описание не было бы столь реалистическим.

Трудность и длительность плавания по японским водам лучше любого мифа о врожденном изоляционизме объясняет, почему до появления парового флота японский империализм не заходил далеко. Помимо собственных островов и ближайших соседних, объектом вспыхивавшей время от времени алчности японских завоевателей становились Китай и Корея, но к этим странам можно попасть только через зону сильных тайфунов, которые топят корабли у самого берега или бросают их на скалы Тонкинского залива, когда моряки подходят с востока к материковой Азии. Редкие японские путешественники, кого заносило в Индийский океан — подобно прообразу героя «Рассказа о выдолбленном дереве»

X века, где описывается, как не желавшего того моряка ветром унесло к Персии, — удивлялись поразительной скорости, с какой удавалось с помощью муссонов преодолевать огромные расстояния. Японцев, напротив, ветры словно приковывали к их берегам.

Ветры препятствовали долговременным плаваниям японцев, но служили для моряков побудительным мотивом двигаться дальше на запад вдоль побережья Азии. Благодаря системе муссонов, гарантировавших попутный ветер, некоторые морские цивилизации Индийского океана проложили морские пути удивительной длины к исходу Средних веков, когда никто, кроме норвежцев, не пересекал Атлантику, а Тихий океан все еще оставался непреодолимым (см. ниже, с. 561–569). Наиболее яркие тому примеры представляет история арабов.

Караваны муссонов: арабы и их моря

Западные путешественники и кинематографисты сформировали у нас представление об арабах как о романтических жителях пустынь. Даже собственное представление арабов о себе напоминает мираж: они идеализируют предполагаемое естественное благородство жителей пустынь бедуинов и жизнь в шатрах и лагерях.