Книга История под знаком вопроса - Евгений Габович

В 1618 году Петавий окончательно обосновывается в Париже, в упомянутом выше иезуитском колледже Клермон, где с 1621 года работает профессором теологии. Здесь он пишет свое основное теологическое сочинение, в большой мере реализующее принципы, изложенные в свое время Мальдонатом в его блистательных лекциях. Скорее всего, именно в связи с переездом в Париж и началом работы в иезуитском колледже он 4 ноября 1618 года, после торжественной церемонии принесения клятвы верности ордену Иисуса, становится полноправным членом ордена иезуитов. Так как послушничество в ордене длилось, как правило, всего один год, можно считать, что с 1606 года у Петавия была возможность стать полноправным иезуитом, но какие-то сомнения подвигли его на 12–летние раздумья о рациональности этого шага. Впрочем, энциклопедия Мейера считает его иезуитом с 1605 года, так что не исключено, что Петавий долго был (скорее всего, все это время) тайным иезуитом: статус довольно распространенный в ордене Иисуса.

В течение нескольких лет Петавий работал над ранним христианским автором по имени Епифаний. В 1618 году он, наконец, опубликовал полное собрание его речей. Имя Епифаний, как и многие другие использованные при сочинении истории имена, является смысловым именем. Епифанес (гр. видимый, светящийся) считается античным прозвищем многих богов. В эпоху эллинизма так титуловали королей в династиях Птолемеев и Селевкидов. В христианской церкви епифания (гр. явление) или христофания — это праздник явления господня — древнейший церковный праздник наряду с пасхой (празднуется 6 января или в его канун). В похожем смысле слово это якобы использовалось уже в античности по отношению к разным божествам, не всегда видимым невооруженным глазом, или к явлению миру обожествленных властителей.

Епифаний (якобы умер в 535 году) был с 520 года константинопольским патриархом, которому пришлось улаживать дела церкви после ее победы над ересью монофизитства. Монофизиты (от монос = один и физис = природа) были сторонниками взгляда на Христа как обладателя только божественной сущности, а не двух: божественной и человеческой, как это считается в католической церкви. С точки зрения обоснования правомочности католических догм было, конечно, полезно явить свету столь раннего защитника одной из них. Как могли через 1000 с лишним лет сохраниться речи Епифания и его переписка (например, якобы с папой римским)? Оставим этот вопрос на совести Петавия. Во всяком случае, кроме массивного использования оным теологического наследства Мальдона — та, известен, по крайней мере, еще один случай, когда Петавия обвиняли в краже чужих идей. С такими обвинениями выступил против Петавия декан Домского собора Орлеана Матурин Симон.

Для того, кто без зазрения совести присваивал себе чужое духовное наследство, было, скорее всего, совсем уж легко просто выдумывать «произведения античных авторов», их речи я письма, их трактаты и комментарии. Книга немецкого писателя Теодора Грезингера (1809–1884) «Иезуиты» (СПб., 1999) содержит целые главы, посвященные иезуитской морали, в рамках которой не только обман, интриги, хитрость, пренебрежение совестью и нравственностью, но и убийство считались допустимыми средствами для достижения практических целей. В намазывании трупов на бутерброды Петавий — человек довольно мрачного вида — замечен не был, что же касается всего другого — кто его знает. Нет ни малейшего основания считать, что иезуитские авторы придерживались иных моральных установок при достижении своих практических целей в какой бы области они не работали.

Так в посвященной иезуитам статье из Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона читаем:

«Главным основанием иезуитской догматики служит Фома Аквинат, особенно в отношении к учению о непогрешимости папы и о господстве его над всеми государями. Это учение И. развили до последних крайностей, прибегая к подлогам и даже изменениям текста Свящ. Писания».

Ну, уж если Священное Писание для иезуитов не свято, то что же говорить о каких-то там «античных» то ли авторах, то ли псевдонимах. Далее словарь сообщает такие сведения об использовавшейся иезуитами логике:

«Нравственные теории И. оправдывают обман, ложь, клятвопреступление, уничтожают всякое благородное побуждение к нравственному возрождению и усовершенствованию, разнуздывают самые грубые инстинкты, установляют компромисс между Божьей правдой и человеческой неправдой. Недаром они доставили И. славу снисходительных духовников; от которых без труда можно получить отпущение всякого греха. Для разработки своих нравственных теорий И. воспользовались казуистикой — той отраслью средневекового богословия, которая занималась применением общих нравственных законов к конкретным случаям и разрешением возникающих при этом вопросов совести (casus conscientiae). Во многих случаях — по учению казуистов — у нас нет полной уверенности в том, что мы поступаем согласно с нашими обязанностями. Из двух представляющихся нам взглядов на данный вопрос каждый может опираться на известные основания, но ни один из них не может считаться несомненно достоверным (certa opino), а является лишь вероятным, правдоподобным (probabilis). При этом оба противоположные мнения могут иметь за себя равное число оснований (aeque probabiles), или в пользу одного из них может быть приведено большее количество оснований (тогда оно probabilior), а в пользу другого — меньше оснований (minus probabilis). Самое правдоподобие может опираться или на основания внутренние (probabilitas intrinseca), или на внешние, т. е. на авторитет сведущих лиц, заслуживающих уважения и доверия учителей и авторов (probabilitas extrinseca). — От более или менее правдоподобного мнения (opinio probabilior или minus probabilis) различают более или менее безопасное мнение (opinio tutior или minus tufa). Более безопасное мнение — то, следуя которому легче избегнуть нарушения законов, чем следуя противоположному. Из различных казуистических сочетаний мнений, более или менее правдоподобных и более или менее безопасных, иезуиты усвоили то, которое дает всего больше поблажек человеческим слабостям. Это — система пробабилизма, которая сводится к тому, что менее безопасному мнению можно следовать и тогда, когда оно менее правдоподобно».

Можно себе представить, какой замечательной научной основой служили такие взгляды при формировании новой научной дисциплины хронологии, до которой Петавий пока еще не добрался, но к занятиям которой готовился в годы своих иезуитских университетов. Опираясь на авторитет сведущих лиц, которые в свое время писали с оглядкой на авторитет других, если не сведущих правду, то сведущих, что им выгоднее всего (и так далее в течение многих поколений), можно составить весьма авторитетную мировую историю. Если при этом стремиться к минимальному объему конфликтов, выбирать наиболее распространенные точки зрения, то уже никакой потребности в их обосновании не сможет и возникнуть. Тем более, если «менее безопасному мнению можно следовать и тогда, когда оно менее правдоподобно».

Петавий-хронолог

До конца 1621 года Петавий преподавал риторику в своей коллегии, работал над новыми изданиями своих книг, публиковал стихи и оды, в том числе и панегирик, посвященный покровительнице Парижа святой Женовеве. В этом году он перенял кафедру теологии, которую до того времени занимал его старший друг Ле Дюк.