Книга Марина Цветаева - Виктория Швейцер

Не знаю, когда, при каких обстоятельствах и насколько близко к правде рассказал Эфрон Цветаевой о случившемся, как она реагировала на этот рассказ. Ясно, что такой разговор состоялся, что Эфрон не исчез, не простившись с женой и сыном. Есть свидетельство, что Цветаева с Муром провожали его на машине в Гавр, но по дороге, в районе Руана, Эфрон выскочил из машины и скрылся[218]. Это произошло 10—11 октября 1937 года. Из письма Цветаевой к Тесковой от 27 сентября, как и из письма Ирины Лебедевой отцу от 2 октября – здесь упомянуто, что Марина Ивановна с Муром вернулись с моря – видно, что ни Цветаева, ни Лебедевы еще не знают об убийстве Игнатия Рейсса и причастности к нему «возвращенцев». Кстати, правая газета «Возрождение» – без указания на источник информации – утверждала: «Как известно, перед бегством он сказал жене, что уезжает в Испанию». Об исчезновении генерала Миллера «Возрождение» сообщило 24 сентября, но пока это не связывают с делом Рейсса. Впрочем, прямой связи не было, хотя нет сомнений, что все концы сходятся в одном ведомстве в Москве. Заметка в «Возрождении» (15 октября 1937) с подзаголовком «К убийству Рейсса» озаглавлена «Агенты Москвы», этим определением справедливо объединяя убитого и убийц. Только после обыска в Союзе друзей Советской родины 22 октября – через восемь с половиной недель после убийства Рейсса, через месяц после похищения генерала Миллера и через две недели после бегства Эфрона – эмигрантская общественность обратила взоры на «возвращенцев». «Шапка» пятой страницы «Возрождения» от 29 октября гласила:

ПОХИЩЕНИЕ ГЕН. Е. К. МИЛЛЕРА.

Последние сборы Скоблиных в Озуар ла-Феррьер.

Обыск у возвращенцев. – Евразиец Эфрон – агент ГПУ.

Была ли Плевицкая под наблюдением 23 сентября?

Гнусный документ большевиков[219].

Бо́льшая часть материала, занимающего две газетные полосы, посвящена «возвращенцам» и, в частности, С. Я. Эфрону. Коротко осветив историю раскола евразийства, автор проводит знак равенства между его «левым» крылом и Союзом друзей Советской родины, «одним из руководителей» которого считает Эфрона. Не забыв подчеркнуть, что Эфрон «по происхождению еврей», газета обзывает его «злобным заморышем»: «Всю свою жизнь Эфрон отличался врожденным отсутствием чувства морали. Он – говорит наш информатор – отвратительное, темное насекомое, темный делец, способный на всё...» Эфрона справедливо обвиняют в вербовке «опустившихся от нужды русских людей в интернациональную бригаду ... в Испанию, откуда, мол, они смогут вернуться в СССР»; в том, что он вовлек в советскую агентуру целый ряд эмигрантов... Возмущение эмигрантской общественности – и левой, и правой – страшной деятельностью «возвращенцев» понятно, неприятен тон и антисемитские намеки «Возрождения». Особенно непристойно, на мой взгляд, выглядит интервью бывшего левого евразийца П. П. Сувчинского, которое он дал сотруднику газеты. Именно Сувчинский вместе с князем Д. Святополк-Мирским больше десяти лет назад ввел Сергея Яковлевича в евразийство, в редколлегию журнала «Версты», открыл перед ним новые «пути» и «горизонты». Теперь Сувчинский (выгораживая себя? – В. Ш.) открещивается от Святополк-Мирского, который вернулся в Россию и уже отправлен там в ссылку, и от Эфрона. Газета сообщает: «П. П. Сувчинский невысокого мнения о талантах Эфрона... Евразийцы будто бы называли Эфрона „верблюдом“, смеялись над тем, что в нем „сочетается глупость с патетизмом“». Не только деятельность Эфрона как советского агента, но сам его человеческий облик подвергался уничтожению. С какими чувствами читала Цветаева газеты тех дней? «Возрождение» не забыло упомянуть и о ней: «Как известно, он женат на поэтессе Марине Цветаевой. Последняя происходит из московской профессорской семьи, была правых убеждений и даже собиралась написать поэму о царской семье. Ныне, по-видимому, ее убеждения изменились, так как она об откровенном большевизме своего мужа знала прекрасно»...[220] Впрочем, мнением Сувчинского и газетными статьями она могла пренебречь.

Невозможно вообразить, что творилось в ее душе, что думала и чувствовала Цветаева, оставаясь одна. Ее и Мура дважды возили во французскую полицию для допроса. Там Цветаева вела себя так нелепо с общепринятой точки зрения: была настолько удивлена и потрясена тем, о чем ее спрашивали, начала читать свои французские переводы, – что не оставила сомнений в полной непричастности к делам мужа. Ее отпустили, освободив от подозрений. Известно, что она сказала об Эфроне: «Его доверие могло быть обмануто, мое к нему остается неизменным». Позже она повторила эти слова разным людям.

Напомню: С. Я. Эфрон «спешно уехал» (по словам Цветаевой) 10 октября. Обыск на квартире Цветаевой и допрос состоялись 22 октября – одновременно с обыском у «возвращенцев».

Пролистаем письма Лебедевых за октябрь—декабрь 1937 года. Они написаны в разгар событий и из рук ближайших свидетелей введут нас в самую суть происходящего.

Ирина: Dimanche, 24 .

...Бедная Map. Ив. совсем измучилась, она ведь о делах Сер. Як. ничего и не знала. Мур совсем не «impressionné»[221]. Для него это вроде полицейского романа, которые он так любит. Воображаешь, в какой панике «Современные Записки» – хороша сотрудница!..

Ирина отмечает совершенно детское отношение к событиям двенадцатилетнего Мура, еще не понимающего серьезности случившегося...

Ирина: Paris 27 Octobre.

Мар Ив пока оставили в покое и больше не допрашивали. СерЯк оказывается: chaînon involontaire (!) dans l'assassinat de Ig. Reiss (невольное – буквально: недобровольное — звено в цепочке в убийстве Иг. Рейсса, фр. – В. Ш). Так сказал Map. Ив. инспектор, который ее допрашивал, хорош оказался симпатичный Сер. Як.! Союз Возв весь разгромлен, их все бумаги отвезли в полицию, членов допрашивали, а кого и арестовали, в общем Сер. Як. и его компания постарались! Мама пишет Тебе длинное письмо (еще не начинала, очень занята, т. к. Map. Ив. от нас не выходит...)

Привожу полностью ту часть этого действительно длинного письма Маргариты Николаевны, которая касается Цветаевой.

30 Октября 1937.

Дальше идут новости менее приятные: из посланных Тебе вырезок Ты знаешь, какие неприятности постигли нашу бедную Марину Ивановну. Все произошло приблизительно так, как было сообщено И. П. В. в «Пос нов»[222]. Но конечно он не мог знать, какое на нее все эти события произвели впечатление. Она после допроса, продолжавшегося 12 час. (Мура тоже допрашивали), сразу пришла к нам в совершенно полумертвом состоянии. Ведь какая обида – она, так в многом не сочувствовавшая идеям своего мужа и абсолютно не представлявшая себе, что, кроме совершенно идейной и легальной деятельности в Союзе возвращения и его органе, он занимается еще какими-то делами, должна теперь расхлебывать заваренную ими кашу, в которой ни душой ни телом не виновата. За несколько дней до обыска у нее Сер. Як. сказал ей, что должен уехать (что может быть ему придется проехать и в Испанию), она не удивилась, т. к. ему случалось и раньше уезжать; а потом вдруг нагрянули с обыском. Все было перерыто. У нее взяли письма всех ее знакомых, и наши в том числе. На допросе говорили ей, что ее муж «бежал» – «est en fuite», a она с ними конечно спорила. Говорили, что он скрывается напрасно, т. к. он не был бы арестован и они его ни в чем не подозревают.